Импульс - Кэтрин Коултер Страница 59

Надо будет между делом спросить у Доминика, может ли она звонить в больницу каждое утро. А если он поинтересуется, что Рафаэлла делает здесь, на Карибском море, когда ее мать так больна и находится в Нью-Йорке, тогда она ответит ему примерно так же, как Маркусу. С Домиником Рафаэлла будет разговаривать более убедительно по одной простой причине — так надо. Слишком многое было поставлено на карту.

И Доминик знал о том, кто такая Маргарет Ратледж, не больше, чем он знал о собственной дочери. Даже если он и помнил какую-то там Маргарет, она была Маргарет Пеннингтон, а не Маргарет Холланд.

Рафаэлла снова раскрыла дневник, рисуя в воображении мать: вот она с ручкой в руке сидит за миниатюрным письменным столом в стиле Людовика Шестнадцатого, взгляд ее задумчив, и она, одержимая настоящим, вспоминает пережитое в прошлом и гадает о будущем.

* * *

Сегодня вторник, моя дорогая Рафаэлла, и ты приехала домой из Колумбийского университета на весенние каникулы. Мне до сих пор смешно вспоминать, как Чарльз рвал и метал, узнав, что ты не собираешься поступать в Йель — его альма-матер, — а выбрала Колумбийский университет: в самом сердце Испанского Гарлема, опасный для неподготовленных, но, как ты сказала, считающийся лучшей журналистской школой во всей Америке. Чарльз пришел в ужас. «Колумбийский университет! — Он почти орал на меня. — Боже правый, Колумбийский университет!»

Я как могла задабривала Чарльза, льстила ему, любила его до тех пор, пока он окончательно не потерял голову, но так и не осмелилась сказать, что, по правде говоря, это не его дело, в каком университете ты хочешь учиться. Он ведь так привязан к тебе, Рафаэлла. Это беспокоит меня, поскольку мне кажется, что он больше гордится тобой, чем собственным сыном, Бенджамином. Славный, неприхотливый Бенджи — яркий пример того, что гены хоть и передаются с поколениями, но не всегда дают человеку желаемые качества. Бенджи, насколько тебе известно, человек искусства, в этом он похож на свою мать, Дору. Его акварели действительно прелестны. Однако Чарльз презирает любые современные направления в живописи. Ему нравятся художники, которые имели счастье творить как минимум три века тому назад, такие, как Хальс, Рембрандт, Вермеер, Брегель. Они в основном голландцы по происхождению; картин, принадлежащих их кисти, полным-полно в коллекции Чарльза, и некоторые из них, я уверена, были приобретены не совсем безупречным путем.

Но я отвлеклась. Скажу тебе честно, Рафаэлла, окажись его сыном сам великий Микеланджело, Чарльз все равно беспрестанно воспитывал бы его.

Неужели я подшучиваю над собственным супругом? По-видимому, да, но насмешки мои совершенно беззлобны. Он такой человечный, а до остального мне нет дела. О да, даже слишком человечный… совсем не такой, как Доминик, — тот заботился исключительно о себе и своей династии. Я никогда не понимала стремления Доминика создать династию, если только за этим не скрывается его собственная потребность видеть себя бессмертным… или, может быть, что-то еще?

У него родился только один сын. Его зовут Делорио, и он всего лишь на восемь месяцев моложе тебя, Рафаэлла. Мне известно о нем не так много, но я знаю, что он довольно долго, с юных лет, живет с отцом. Вот и вся его святая династия. Что касается жены Доминика, ее зовут Сильвия Карлуччи, и они с Домиником уже более десяти лет живут раздельно. Сильвия родила ему сына и начала пить как сапожник, потому что Доминику скорее всего не было до нее никакого дела и он не старался этого скрыть. А теперь, вдобавок ко всему, она поселилась совсем близко от нас. Сильвия живет в небольшой деревушке под названием Хиксвиль, это очень изысканное и уединенное место, и ходят слухи, что она меняет молодых любовников как перчатки. О, смотри-ка, твоя мамочка начала сплетничать. Настоящая старая дура. Вне всякого сомнения. Да и во что еще могла превратиться дура молодая?

Про Сильвию ходит еще один слух. После рождения Делорио она назло Доминику сделала операцию по перевязке труб. Ее отец, старик Карлуччи, не одобрил поступка дочери, но в конце концов принял ее сторону, когда Доминик так поспешно бросил Сильвию. Поговаривали, что старик грозился убить Доминика, если тот сделает попытку развестись с его дочерью. Таким образом, Доминик получил единственного сына, и других законных детей не предвидится, если только Сильвия не умрет и он не женится снова. Это ирония судьбы, Рафаэлла. Жизнь полна ею. Иногда от этого становится страшно.

* * *

В дверь постучали, и Рафаэлла поспешно захлопнула дневник.

— Минутку.

Она быстро засунула дневник в стопку книг — бульварных романов, туристических проспектов, биографических справочников, брошюр о Карибском море и еще двух дневников матери. Кипа возвышалась на камине, и каждый входящий мог при желании просмотреть ее. Только после этого Рафаэлла открыла дверь спальни.

— Привет, Меркел. Как дела? Здесь так тихо. Что, мистер Джованни готов приступить к работе?

Меркелу все это не нравилось, совсем не нравилось. Рафаэлла так молода, слишком молода для мистера Джованни, и она так честна, открыта и отнюдь не скрывает своих симпатий. А симпатии ее принадлежат Маркусу от начала и до конца.

— Какой красивый галстук. Особенно мне нравится эта полоска.

— Последний крик моды, если верить «Джи Кью». Он сделан в Англии, его можно заказать только там. Спасибо, что обратили внимание. Мистер Джованни хотел бы приступить к работе прямо сейчас.

Рафаэлла ослепительно улыбнулась:

— Я готова. Только возьму диктофон. Ах да, Меркел, вы, наверное, уже знаете, что моя мать лежит в больнице на Лонг-Айленде. Мне хотелось бы звонить туда каждое утро. Как вы думаете, это не сложно?

Меркел пристально взглянул на Рафаэллу. Маркус ошибается. Рафаэлла именно такая, какой кажется со стороны. Она ничего не пытается скрыть. Рафаэлла — репортер, и она хочет написать биографию Доминика; у нее нет никаких секретов. Ей можно доверять, по крайней мере до определенного предела.

— Разумеется, не сложно, мисс Холланд. Я поговорю с мистером Джованни.

* * *

Доминик находился в гостиной, где разглядывал свою коллекцию египетских украшений. Жестом он подозвал Рафаэллу к себе.

Она подошла к нему и поглядела на матовое стекло витрины.

— Помнишь, я говорил тебе, что эти предметы относятся к Восемнадцатой династии? Наверняка помнишь. Ведь ты молодая девушка, а не забывчивая старуха. Знаешь, многие считают украшения, принадлежащие этой эпохе, слишком вычурными, декадентскими, а по-моему, они прекрасны. Особенно вот это. — Доминик достал деревянную коробочку в форме маленькой собачки и открыл ее. Оттуда пахнуло чем-то сладковатым, чем именно, Рафаэлла так и не смогла определить, а на подушечке из синего бархата она увидела детский золотой браслет. Он казался таким хрупким, что ей было страшно даже дышать на него.

— Очень красиво, — проговорила она, и, к ее облегчению, Доминик закрыл крышку и осторожно положил коробочку назад под стекло. Он включил свет, вытер руки о белоснежный носовой платок и улыбнулся Рафаэлле.