Вкус желания - Беверли Кендалл Страница 37

Виконтесса ответила ему бледной улыбкой:

— Да, но забота о внуках — едва ли то же самое. Нет, дорогой, пора мне подумать о том, чтобы начать строить собственную жизнь.

Томас сдвинул брови. И что это означало? Чаще выезжать в свет, посвятить бесконечные часы игре в криббидж и вист? Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы его медленно работающие мозги осознали, что хочет, сказать мать.

— О, Томас, не смотри с таким ужасом! Можно подумать, что я сообщила тебе о намерении поступить на службу в театр.

— Нет, нет, вовсе нет, — поспешил он заверить ее.

Дело было просто в том, что… это была его мать. И не было на свете ни одного мужчины, достойного ее.

— Единственная причина, почему я затронула эту тему, заключается в том, что следующие два месяца я пробуду в Америке и, думаю, встречу там мистера Уэндела и лорда Брэдфорда.

При упоминании о Деррике Уэнделе, президенте и главном держателе акций «Уэнделз шиппинг», Томас начал понимать смущение матери. Эти двое недавно отправились в Америку, чтобы договориться о покупке сталелитейной компании. Если бы сделка оказалась успешной, их расходы по содержанию компании снизились бы на двадцать процентов.

Виконтесса поставила на место лошадку из слоновой кости.

— Мистер Уэндел просил меня позволит ему показать мне город.

Зная своего друга, Томас решил, что его мать слишком низко себя ценит. Возможно, Уэндел сумеет заинтересовать виконтессу настолько, что она несколько раз выедет с ним куда-нибудь, если позволит его занятость. В прошлом году Томас представил их друг другу, и Уэндел проявил серьезный интерес к виконтессе. И ничего удивительного! Даже если не считать ее очевидных достоинств, его мать могла обезоружить любого джентльмена одной улыбкой.

Господи, он столько раз наблюдал это, еще когда был жив отец.

— Ну да, я уже давно знаю о его интересе к тебе, но, должен признать, не считал этот интерес взаимным.

Румянец матери вспыхнул ярче. На мгновение она отвела глаза. Затем, помолчав, сказала:

— Я и не утверждаю этого. Просто хотела бы знать, как бы ты воспринял это, если бы такое случилось.

— Я должен возмутиться потому, что он не пэр?

Виконтесса покачала головой:

— Нет, потому что он твой друг и деловой партнер. И конечно, есть еще вопрос о твоем отце.

— Мама, как бы я ни любил тебя и как бы ни тосковал об отце, я не захотел бы, чтобы ты обрекла себя на монашескую жизнь.

Хотя он лукавил и какая-то частица его ожидала именно этого.

— А Деррик Уэндел — хороший человек. Я немногими восхищаюсь больше, чем им.

На лице матери появилась улыбка облегчения, и это будто сделало ее лет на десять моложе ее сорока восьми, хоть она и выглядела моложавой. Приподнявшись на цыпочках, она поцеловала его в щеку, и тонкий аромат гардении защекотал его ноздри.

— К тому же он красив, — добавил Томас, издав сухой смешок и нежно сжав ее тонкие руки.

Виконтесса отняла их и разгладила складки своей широкой юбки. Снова она стала хозяйкой поместья с головы до пят.

— Теперь, когда вопрос решен, мне надо идти проверять счета по дому. И прощу тебя — не мешкай с письмом к мисс Фоксуорт. У леди Амелии должна появиться компаньонка до моего отъезда.

После ухода матери Томас вернулся к письменному столу, а его мысли, как это бывало все чаще, обратились к Амелии.

Он не хотел признаваться, но его всерьез заботило то, что между ними снова образовалась пропасть. Им необязательно было делиться друг с другом тайнами или самыми сокровенными мыслями, но он чувствовал: в тот день, когда они катались верхом, между ними возникло некое подобие перемирия. Но потом она все испортила, обрушив на него град оскорблений. Было очевидно: она видела в нем человека, отнявшего у нее отцовскую привязанность. Он не мог понять, что привело ее к такому нелепому заключению. Ему казалось, что маркиза больше всего заботило будущее и благосостояние его дочери. За много лет их знакомства Гарри не раз выказывал свою озабоченность ее неуправляемостью, боялся того, что, как ему казалось, могло привести ее к бесчестью и гибели. Раздражение Амелии против него было совершенно необоснованно.

Господи! Чего она ожидала от своего отца? Чтобы он отринул всех остальных и она одна пользовалась его безраздельной привязанностью? Насколько он мог судить, Гарри ни в чем не отказывал дочери. У нее была лошадь, стоившая столько, сколько среднему человеку хватило бы на три года беспечальной жизни. Ее гардероб обходился, как однажды признался Гарри, более чем в тысячу пятьсот фунтов в год. А уж о выезде и говорить нечего: он мог поспорить с королевским.

Размышляя обо всем этом, Томас взялся за утреннюю почту, скопившуюся на письменном столе. Его взгляд уловил что-то зеленое. Томас замер, чувствуя, как растет его волнение, и мгновенно выхватил оливково-зеленый конверт из пачки писем. В свете газовой лампы сверкнули золотые буквы герцогской печати. И тут все мысли вылетели у него из головы — на него накатил яростный гнев.

Луиза, будь она проклята! Почему эта чертова женщина не может оставить его в покое? С него вполне достаточно и одной красивой, эгоистичной, способной интриговать молодой женщины. Даже послать ее к черту было для него сейчас слишком обременительно!

Томас не стал читать письмо. Как и предыдущее, оно нашло безвременную кончину в ревущем огне камина.

Амелия расслышала знакомые шаги, приближающиеся к двери кабинета. Сделав глубокий вдох, она мысленно приказала себе успокоиться.

Желудок ее сжался, как только она увидела его. Одетый во все синее, он выглядел особенно красивым. Это не первое красивое лицо, которое ей довелось видеть. Так почему, ради всего святого, ее реакция на него была такой бурной, исходившей из глубины ее существа?

Войдя, он заговорил не сразу, но нашел и удерживал ее взгляд, пока шел к ее письменному столу. Потом остановился возле него, и теперь их разделяло всего несколько футов. Ею овладело необъяснимое паническое чувство, которое она изо всех сил пыталась подавить.

— От меня ещё что-нибудь требуется? Мне надо закончить вчерашнюю работу, — сообщила она с высокомерием, доведенным до блеска каждодневной практикой.

— В пятницу утром мы отправляемся в Лондон вместе с моей матерью и сестрами.

Складка между бровями и напряженный рот свидетельствовали о том, что эта перспектива его отнюдь не радует.

— Мы? Я тоже поеду?

— Ну разумеется. Не могу же я оставить вас здесь одну, — пробормотал он тоном, столь же мрачным, как его настроение.

— Если эта перспектива так неприятна для нас обоих, зачем мне ехать? И как вы полагаете, что именно я могу сделать, когда вы уедете? Сбегу с вашим фамильным серебром?

Это была самая длинная ее речь, с которой она обратилась к нему за месяц.