Бал gogo - Женевьева Дорманн Страница 32

Первый выстрел пушки в честь отплытия вызвал у ученика лоцмана Карноэ слезы радости. Подняли якорь. Плавающая крепость вздрагивает, приходит в движение и медленно взрезает море в оглушительном шуме свистков, звоне рынды, громких приказах, подкрепленных ругательствами, в скрежете блоков и хлопанье парусов. На борту лают собаки. Обезумевшая кошка несется по верхней палубе, попадая под ноги матросу который обещает сделать шапку из ее шкуры. Из чрева корабля раздается мычание быков, блеяние баранов и козлят, которые сгрудились там. Блеют козы. На палубе, сбившись в клетках, пронзительно кудахчут куры, порывы ветра поднимают им перья. Отплывающие женщины, облокотясь на леер, машут платочками и шелковыми шарфиками, роняют слезы. «Да здравствует король!» Бортовая пушка дает еще три залпа, и от этого через отверстие в борту судна поднимается дымок. На носу корабля капеллан со столой на шее бормочет молитву и одинаковым жестом благословляет отдаляющуюся землю и уходящий корабль. Франсуа-Мари видит проплывающие крепостные стены и голубые крыши Порт-Луи, где живут хорошо одетые господа, и наблюдает, как уменьшается берег Бретани, который, сам того не ведая, он больше никогда не увидит.

Его так занимают эти маневры, возня и суматоха, ведь присутствие Франсуа-Мари на корабле — такое важное событие, что он даже не замечает маленькую фигурку в длинной черной шали, которая двумя руками держится за бортовой ящик и поеживается от холода, несмотря на весеннее тепло позднего марта.

Этой белокожей голубоглазой блондинке нет и двадцати лет. Ее зовут Гильометта Труссо, она сирота из Кемперле, откуда вместе с небольшой группой девушек добровольно отправляется заселять колонию Французского острова. Осознанно или нет, но они мужественно рискуют жизнью, лишь бы сбежать от серости и бедности сиротского приюта. Десять маленьких взволнованных девочек, которые считают, что если ад — это скука в Кемперле, то, значит, рай — это там, на другом конце земли. И там каждую, наверно, ожидает неизвестный будущий муж, который представляется им прекрасным принцем.

Четыре из этих девушек были дурнушками, три просто невзрачные, а две были бесстыжие, они могли бы никуда не ездить, а остаться в Бресте и с тем же успехом вести беспорядочную жизнь — гулять в обнимку с матросами по улице Сиам или по кварталу Семи Святых. Десятая, Гильометта, хрупкая и хорошенькая, ее было трудно рассмотреть из-под шали, в которую она куталась от ветра; чувствовалось, что здесь ей страшно и одиноко.

Франсуа-Мари даже внимания на нее не обратил, однако уже через несколько недель из-за нее он откажется от своей клятвы никогда не влюбляться. Из-за нее он никогда не доплывет до своей Индии, которая так манила его, и путешествие закончится на Французском острове, где он, едва сойдя на берег, женится на ней, чтобы не потерять. Она родит ему сына, а потом умрет от кашля, от болезни томления, так сто лет тому назад называли туберкулез. Гильометта, зябнущая девушка с «Нормандки», первая маврикийская прародительница Бени по прямой линии. От нее произойдут десятки маленьких Карноэ, разные Жан-Мари, Эрве, Эрваны, Яны и Ивы, называемые так из поколения в поколение в память о Кемперле и Аргоате. Но обо всем этом Франсуа-Мари даже не догадывался в тот день 29 марта 1768 года, в праздник святого Йонаса: этот удачно выбранный день отплытия давал надежду выжить в опасных морях.

Прежде чем выйти в открытое море, «Нормандка» легла в дрейф на траверзе острова Груа, чтобы дождаться шлюпку и принять на борт опоздавших: троих братьев обители Святого Лазаря и корабельного врача с багровой физиономией. Пьяный, как батавец — или, точнее, как бретонец, — он с трудом держится, пытаясь скрыть свое состояние, под презрительными взглядами монахов. Под шуточки солдат негнущегося краснолицего зазнайку втащили на борт. Прогремела пушка, и большое плавание началось.

Следующие страницы черной тетради повествуют о том, что потом будут читать детям Карноэ XX века, чтобы они даже клюва не разевали и не жаловались на неудобства пароходов или французских авиарейсов.

Эта тетрадь рассказывает о страданиях от голода, жажды и страха, длящихся неделями и месяцами; о жестокости, захлестнувшей корабль, который так медленно и трудно шел вперед через штормы, холод и жару; о невыносимой вони, исходящей отовсюду: от темного трюма и гнилого стока, от садка для комаров, где в тухлой воде плавали дохлые крысы, и от прокисшего груза, и от навоза животных, сваленного на нижней палубе, и от грязных, вшивых и больных людей, которые ходят по испражнениям, а с наступлением ночи или во время бури облегчаются во всех уголках корабля.

Тетрадь повествует о тесноте кубрика, где в гамаках, развешанных между пушками, спит команда. Пройти там можно только согнувшись, стукаясь обо все подряд, а когда на корабле качка, то становится страшно, что плохо закрепленная пушка размажет вас по стенке. Она рассказывает о тяжелом сне на влажных, потрепанных соломенных тюфяках, куда частенько падают не раздеваясь. Рассказывает о победоносных паразитах, о непросыхающей соленой одежде, которая обдирает кожу.

В тетради говорится о воде, которая быстро портится и становится рыжей, загнивая в бочках, запертых на висячий замок; ее пытаются освежить серой и старыми гвоздями, но, несмотря на отвратительный вкус, она — объект вожделения, эта отравленная нормированная вода, и горе тому, кто попытается ее украсть.

В тетради сообщается об отвратительном и скудном питании, о галетах с плесенью, о бобах и фасоли, пораженных долгоносиком, о мясе, пересохшем в едкой соли, когда запасы живых животных подходили к концу, а погода не позволяла рыбачить.

Тетрадь рассказывает о болезнях, которые распространяются по всему кораблю, о дизентерии и ветряной оспе, о незаживающих ранах, о кровоточащих деснах и выпадающих зубах и о том, как больно жевать, о переломанных костях, о трех- и четырехдневных лихорадках, о завороте кишок и конвульсиях, о депрессии, бреде, безумии и смерти.

Говорит о трупах, которые выбрасывают за борт, сначала по одному, потом по два, потом по три и больше в день, о том, что умерших офицеров зашивают в парус и привязывают к ногам ядро, а простых матросов выбрасывают как есть, без савана и балласта, и они еще долго дрейфуют по морю с лицом, повернутым, неизвестно почему, на запад.