Бал gogo - Женевьева Дорманн Страница 31

В магазинах и на складах Лорьена женщины теряли рассудок, вожделенно погружая по локоть руки в муслин, тонкий лион-батист, мадаполам, нанку соломенного цвета, малабарские ситцы или шелковые камчатные ткани. Некоторые в ожидании распаковки теряли терпение и сами разрезали упаковку перочинными ножами с резными ручками из слоновой кости, а затем, мурлыча, погружались в потоки тканей, сохранивших диковинные запахи.

Франсуа-Мари поклялся никогда больше не смотреть на женщин, он смотрел только на корабли. А корабли были повсюду. На якоре, на рейде, готовые к отплытию, груженные продовольствием или другим товаром, или вернувшиеся из плавания — растерянные, ободранные после долгих месяцев океанских скитаний, усталые, пропахшие брожением и падалью.

Корабли на рейде всех калибров: фрегаты, «флейты», величественные корветы; связанные с землей снующими взад-вперед шлюпками, они принимали или высаживали людей и перевозили грузы. Они пересекались с быстроходными рыболовными трехмачтовыми баркасами, маленькими брандерами и рыбачьими шлюпками из Керомана, нагруженными сардинами, скатами, морскими угрями и крабами. И все это маневрировало между натянутыми или ослабленными цепями, ловко ускользая друг от друга, окликая или оскорбляя друг друга за упущенный проход, за упавшую в воду посылку или поцарапанный борт. Корабли в доке, на ремонте, их отскребают, сбривают бороды из водорослей, отдирают моллюсков и фукус от подводной части корабля, прежде чем конопатчики набьют швы уплотняющим материалом. Корабли-скелеты, корабли-зародыши, недостроенные, шумящие тысячью пил, рубанков, фуганков, складных наугольников, стамесок и галтельников.

Лорьен скрежетал, урчал, грохотал. Пушечные выстрелы, отмечающие отчаливание и прибытие судов, тревожили банды злобных чаек. Звучали свистки маневров, переклички, скрип, щелканье вантов, звуки катящихся тележек и бочек, крики, брань пьяных, топот лошадей.

По вечерам Лорьен пел и орал, хлопали двери постоялых дворов и бесчисленных кабачков: в «Голубой обезьяне» и «Летучем голландце», в «Чаше Амфитриты» и «У Лизон» или в «Укрытии от шквала» ром и вино текли бочками. Иногда бретонская волынка оглашала воздух, и вся молодежь выскакивала на улицу и танцевала у дверей. Разгулявшиеся служанки вешались на прохожих, заставляя их крутиться в отсвете качающихся фонарей.

За всеми столиками слышались необыкновенные истории и звучали названия, сверкавшие, как жемчужины: Шандернагор, Мазилипатам, Карикал, Суматра. Некоторые так небрежно произносили Мадагаскар или Пондишери, как будто бы речь шла о Ханнеботе или Кемперле.

Один хвастался, что сколотил состояние между Суратом и Янаоном. Другой рассказывал о знаменитой охоте на оленей и о балах, не хуже, чем в Версале, на этом Французском острове, где что белые, что мулатки — исключительной красоты и удивительной доступности. Забыты трудности плавания, страх перед бурями, голод, жажда, цинга и трупы. Ночь начиналась с потока алкоголя, золото и удовольствие торжествовали, текли между словами, а приключения раздувались в рассказах, как фок под хорошим норд-остом. Франсуа-Мари, воодушевленный тем, что слышал, негодуя, спрашивал себя — а что делал он, заштиленный лорьенскими досками, вместо того чтобы выйти в море, зажить по-настоящему и загребать золото полными горстями в чудесных Индиях, где фортуна, как добрая девочка, ожидала своих воздыхателей. Возвращаясь в хижину Анкло на свое убогое ложе, он шел с разгоряченной головой, поводя плечами, как ходят те, кто смог проплыть туда и обратно мимо мыса Доброй Надежды, и мыса Горн, и мыса Святого Антонио, и это давало им право громко говорить и плевать на ветер.

Если «Островная жженка», «Парик» или «Боско» собирали в основном матросов, солдат арсенала или рабочих с верфей, то судовладельцы, молодые офицеры, аристократы и щеголи Порт-Луи собирались в «Голубой обезьяне». На вывеске из раскрашенного железа была изображена голубая обезьяна в короне, поедающая под пальмой банан, а черная витрина с желтыми стеклами выглядела намного лучше, чем в большинстве портовых кабачков. Посетительницы и даже официантки здесь были красивее, а в задней комнате можно было поиграть в шахматы и триктрак. Там царило относительное спокойствие, что позволяло даже заниматься делами.

«Голубая обезьяна» стала вечерним прибежищем молодого Карноэ. Здесь ему было уютнее, чем в «Парике» или в «Боско» среди горластых простолюдинов. Он в совершенстве овладел игрой в шахматы и увлеченно играл партию за партией. Именно там однажды вечером он познакомился с высоким, худым молодым человеком в черной одежде и с бледным лицом: тот сидел в затруднении перед шахматной доской. Партнер ненадолго отлучился; Франсуа-Мари не удержался и шепнул молодому человеку: «Смелее, ходите ладьей вот так». Тот удивленно уставился на него. «Это не слишком рискованно?» — «Вот увидите», — заверил его Карноэ. И оказался прав. С его помощью Алексис де Рошон в тот вечер выиграл у своего кузена Мориса де Тромелена, который был командующим «Нормандки» и готовился к отплытию на Французский остров. Они представились друг другу и отметили победу Алексиса.

Странным персонажем был этот Алексис, папочкин сынок из аристократической семьи, возникшей от блестящего союза военных и судовладельцев. С тонзурой, но не давший обета, он в восемнадцать лет получил от аббатства пребенду, и эти доходы позволяли ему заняться наукой, которая его очень привлекала. К двадцати четырем годам он, любимчик министра Беррье, был назначен хранителем навигационных приборов и библиотеки Военно-морского флота в Бресте. Утонченный, элегантный и смешливый, с приятными манерами, любознательный, с прогрессивными взглядами, из сановного у него было только прозвище — Аббат, которое в насмешку ему дал кузен Тромелен. Помимо этих достоинств Алексис имел дар очаровывать всех, с кем ему приходилось общаться. Благодаря герцогу Праслену и графу де Бреньону, послу в Марокко, его отправляли в научные экспедиции для апробации изобретенных им оптических приборов для определения долготы.

В двадцать семь лет он вместе с Тромеленом намеревался покинуть Лорьен. На этот раз он планировал определить точное местоположение некоторых коралловых рифов на Маскаренских островах, что должно было облегчить кораблям путь в Индию.

Два кузена прекрасно понимали друг друга, но Франсуа-Мари их дружба казалась странной. Морис де Тромелен, маленький, коренастый и широкоплечий, был брюзгливым и приземленным любителем вольностей в расцвете своих тридцати восьми лет, — он резко отличался от высоченного Алексиса, с его очаровательной улыбкой, утонченными манерами и рассеянным видом. И было непонятно, где он частенько пропадал, хотя его брат вменил себе в обязанность отслеживать все его перемещения.

На следующий день после вечеринки в «Голубой обезьяне» Франсуа-Мари встретил братьев в Груаньяре, где Тромелен выбирал обшивку для поврежденных бархоутов. Мудрые советы юного Карноэ удивили кузенов. У этого малька с детским личиком были новые интересные идеи по строительству кораблей и их обслуживанию. Это были его собственные идеи. Они подружились; позднее, когда они предложили Франсуа-Мари де Карноэ отправиться в путешествие вместе, тот сильно покраснел и у него от радостного волнения перехватило горло. Он предупредил, что никогда еще не плавал. Пусть не тревожится об этом, это будет хорошее начало. Они научат его всему необходимому. «Вы, мсье де Карноэ, поступите в ученики к лоцману, — предложил Тромелен, похлопывая его по плечу. — Вы будете нам полезны. Мне нужны смышленые ребята, а ваши плотницкие навыки вместе с астрономическими знаниями Аббата приведут нас в тихую гавань».