Служанка и виконт - Пэм Розенталь Страница 30

Результаты? Ах да, результаты! Чувство удовлетворения, насыщения, абсолютной гармонии и завершенности — за которыми последует так же неизбежно, как ночь следует за днем, новое медленное, восхитительное нарастание желания. Одновременно — восхитительное и невыносимое. Оно было бы невыносимым, если бы ее не ожидало очередное свидание.

Мари-Лор поняла, что может вызывать новые ощущения в любое время. Время от времени неожиданно и очень точно. Это обрадовало ее, — ведь тело могло воспроизводить самые сложные и эфемерные ощущения. Она изумлялась, как воспоминание (одно воспоминание!) о ласке могло вызвать дрожь во всем теле.

Стоя на кухне у таза с водой, Мари-Лор неожиданно для себя ощущала, как пробуждается ее чувственность. Она переносилась в то время, когда Жозеф впервые коснулся языком ямочки на ее шее или когда его пальцы коснулись (всего лишь коснулись!) складочки под ее ягодицами.

Она вибрировала как камертон — внутри как будто пылал огонь, а ее воображение покорно вслед за телом восстанавливало в памяти произошедшее. Бесполезно было сопротивляться. Все, что она могла, это удержаться на ногах, когда чувства охватывали ее. Она упиралась ногами в пол, выгибала шею, поджимала пальцы ног и просто отдавалась наслаждению, владевшему ее телом.

Мари-Лор чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Но лишь на мгновение. Затем в ней сразу же просыпалось желание — она так хотела его физически, а не воспоминания. Хотела прямо сейчас, а не ночью. И тогда мышцы сводила судорога, а глаза наполнялись слезами.

«Прекрати, — ругала она себя. — Прекрати, надо работать». Она подавляла свои чувства, заставляла себя мыть и высушивать горшки, прежде чем придет Николя проверить, как идут дела на кухне. Мари-Лор осторожно вытерла блюдо из тонкого фарфора и поставила его на стопку уже готовых. Она отчаянно боролась со своими мыслями, стараясь вернуть их в реальный будничный мир — шумную, душную, грязную кухню, где у нее болела голова, ныли огрубевшие руки, а плечи становились несгибаемыми как камень.

Вернуться в этот мир было нелегко. Она постоянно преодолевала желание уступить своим измученным нервам и искушающему воображению. Но потерять над собой контроль означало бы катастрофу.

Больше всего девушка боялась разбить ужасно дорогой фарфор. Она только надеялась, что это будет то, чего в семье имеется в избытке, как чашек или блюдец. Николя не сможет скрыть, если она разобьет чайник. Придется доложить Горгоне, и за преступлением последует соответствующее наказание.

Конечно, ее накажут не сразу. Мари-Лор знала: какому бы наказанию ее ни подвергли, оно будет отложено до тех пор, пока Жозеф благополучно не женится и приданое не будет переписано в собственность семьи. А пока Горгона не рискнет вызвать его гнев, наказывая девушку, с которой он развлекается. Увольнение может подождать, пока он не уедет…

Мари-Лор чуть не присвистнула, неожиданно заметив отвратительное пятно пригоревшего жира, ускользнувшее от ее внимания. Она яростно принялась отдирать его. Пятно превратилось в ее смертельного врага, и не было ничего важнее, чем заставить его исчезнуть.

Но не страх перед наказанием рассеял ее мечтания и даже не вероятность того, что ее выгонят, не заплатив заработанных ею двадцати ливров.

Ее безжалостно вернула в реальность страшная пришедшая ей на ум фраза: «Пока он не уедет».

Да, этого оказалось достаточно, чтобы освободиться от фантазий и осознать свое положение: боль в спине, груда немытых горшков, жирная корка, не поддающаяся никакой чистке.

Он уедет в Париж за неделю до праздника Всех Святых. День был определен, подписан и закреплен печатью в условиях брачного контракта. Это произойдет независимо от того, разобьет она чайник или нет.

Раз уж она не может этого изменить, то не будет об этом думать. Не будет считать оставшиеся ночи — их все равно слишком мало. Она будет жить настоящим, домоет горшок — грязное пятно наконец уступило ее усилиям — и станет думать о том, как можно воспользоваться обстоятельствами.

Если она не сможет получить его навсегда, то полностью завладеет им на то время, которое осталось.

Мари-Лор знала, что внешне он ничего от нее не скрывает. Но ей хотелось большего. Ей хотелось узнать мысли и тайны Жозефа, не говоря уже о таинственных бумагах в его столе — тех, в которых он что-то торопливо записывал и сразу же прятал, когда она входила.

Отрываясь от бумаг, он не сразу переключал внимание на нее, и Мари-Лор была уверена, что он что-то сочиняет: у него был рассеянный вид, как будто он вернулся из далекого мира своих фантазий. Жозеф смотрел на нее, словно удивляясь ее присутствию здесь, а не в каком-то королевстве, придуманном им. Жозеф с любопытством смотрел на гостью, и Мари-Лор догадывалась, что он проверяет, прав ли он.

Прав в чем?

А затем он улыбался широкой манящей улыбкой, которая, казалось, соединяла мир фантазии с реальным миром. Улыбка переходила в восхитительный смех. Жозеф вскакивал, протягивал руки и обнимал ее.

«Я схожу с ума, — думала Мари-Лор. — Он может писать о чем угодно».

Это лишь воображение читательницы, говорила она себе. Воображение влюбленной читательницы.

Безумие или воображение, но она была уверена: что бы он ни писал, это имело отношение к ней. Он писал о ней.

Ей необходимо узнать, что именно.

«Невероятно!» — думал Жозеф. Он никогда не краснел. Но сейчас чувствовал, как кровь хлынула к щекам.

И этого нельзя было скрыть, ибо Мари-Лор смотрела прямо ему в лицо. Она сидела выпрямившись, ее глаза блестели, а грудь вздымалась от любовных утех, в которых они провели не меньше часа.

— Так ты все еще хочешь поговорить о том, что я пишу, — тихо спросил он, — даже сейчас?

— Конечно, хочу. — Она рассмеялась. — Но ты не обязан говорить мне. Если считаешь, что это слишком… э… пикантно, слишком скандально для моих невинных ушей…

Он быстро прикусил мочку ее левого уха.

— Обожаю твои невинные ушки.

— Тогда расскажи, — сказала она. — Что ты пишешь? Почему бы и нет? Он же читал свои сочинения мадам де Рамбуто. Даже притворялся, что писал о ней. Но другое дело, когда рассказываешь действительно о ком-то, кто овладел твоим воображением и увлек тебя в новые и в то же время до боли знакомые места.

— Это сказка, — объяснил Жозеф. — Восточная сказка. Они пользуются большим успехом в Версале, как ты знаешь.

Мари-Лор кивнула:

— Мы продали много экземпляров «Тысячи и одной ночи» в переводе месье Галланда. Людям нравилось читать о джиннах, дервишах и… гаремах.

— Здесь тоже есть сцены в гареме, — заметил он.

Это сказка о султане, рассказал он. О молодом, очень богатом и могущественном султане, который имел все, чего можно было желать. Тысячу жен и наложниц. Так много, что он даже познал не всех. Некоторых ему подарили его политические союзники, а другие были военной добычей. Или по прихоти он мог купить одну, проходя по рынку рабов, отослать ее в свой дворец и надолго забыть о ней.