Виртуальные связи - Татьяна Веденская Страница 27

О великом русском писателе Савве Захарчуке Олеся забыла довольно быстро. Работы много, да и слишком много чести такому, с позволения сказать, бумагомараке. За те несколько дней в российской глубинке Олеся успела наслушаться от нового русского «Достоевского» такого, что уши у нее в трубочку свернулись, потом развернулись и дальше уж только краснели. От стыда преимущественно. По возвращении в Первопрестольную Олеся избавилась от Захарчука, сунув его в такси. За свой, естественно, счет. Хотя такси Захарчуку положено не было, он от него сам отказался еще вначале, потребовав все причитающиеся деньги наличными. Но уже в поезде гений начал приставать к стонущей от перекорма писательской общественности с вопросом о том, кому куда ехать.

– Вам куда ехать-то? Вы где живете? – методично опрашивал Захарчук всех и каждого, кому все-таки было оплачено такси. Олеся с ужасом взирала на происходящее, и примерно за два писателя до романистки она с ужасом вспомнила, что гений, когда приезжает в Москву, проживает у любовницы в Перловке, в то время как измученная банкетом в Дворянском гнезде романистка обитает на Бабушкинской, что, как известно, вполне к Перловке близко. Олеся смекнула, что, как только романистка признается литератору, где ее место жительства, она будет обречена разделить с ним такси.

– Савва, друг мой, считайте свою проблему решенной, – заверила его Олеся за секунду до романистки. – Я уступлю вам свое такси, считайте это подарком от фирмы.

– А вот это правильно, – одобрил Савва ее решение. – А вот это нормально. Вы, акулы литературного бизнеса, испортившие народный вкус и разложившие русский народ морально, подсадившие его на дешевое бульварное чтиво, должны и даже обязаны оплатить мне такси.

– Ну, конечно, обязаны, – шире улыбнулась Олеся, предчувствуя, что еще, как говорится, не вечер. Поезд Тамбов – Москва идет долго, почитай, всю ночь. А великий русский писатель скучал без водки и был готов толкать речь. Пришлось принимать удар на себя и вести (за свой счет, разумеется) писателя в вагон-ресторан. Там он пил дешевый (и на том спасибо) коньяк, заедал его лимоном, одобрительно кивал бутербродам с явно подпорченной колбасой и промывал Олесе мозги речами и планами по поднятию России из нравственных руин. Желудок, как и психика, у русского лауреата был крепким и невосприимчивым к микробам. Напоследок, перед закрытием ресторана, он сообщил Олесе грандиозную новость:

– Я почти завершил работу над романом, который перевернет всю литературу.

– Да что вы! – фальшиво улыбнулась Олеся. А про себя подумала – не дай бог. И ранним утром, с трудом распихав усталых и недовольных писателей по машинам, Олеся шла пешком по холодной Москве и думала о том, как хорошо, что она никогда в жизни не увидит господина Захарчука. О, если бы она только знала, как ошибалась.

Она встретила его снова, буквально через пару месяцев, торжественно вещающего о судьбе русского православия, по щиколотку в ледяной серой кремообразной питерской грязи, на мартовской выставке-ярмарке книг. Едва завидев Захарчука, Олеся поняла, что мероприятие обещает быть не только долгим, но и мучительным. Захарчук заметил ее раньше, чем она успела отпрыгнуть и спрятаться за плакатом ЭКСМО. Савва сосредоточенно уставился на Олесю, затем вспомнил ее и сделал шаг вперед. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу и явно вынашивая планы побега, стоял и затравленно озирался невысокий средних лет мужчина с чуть седыми всклокоченными волосами, высоким лбом и умными глазами.

– А это, дорогой мой Женя, та самая ужасная Олеся, которая убивает свободу слова в России и продвигает вперед всяких бездарностей.

– Простите его, – с мученическим видом пробормотал мужик, яростно пытаясь слиться со стеной.

– Ну что, Олеся, привезли в Питер очередную порцию бездарных ремесленников? – добродушно громыхал Захарчук.

Это и было самое странное в нем, он умудрялся делать отвратительные вещи и говорить невообразимо неприличные слова, сохраняя при этом добродушный и даже дружественный вид. И, судя по общей конфигурации его поведенческих и мимических сигналов, он был рад видеть Олесю и никак не хотел ее обидеть. Олеся широко улыбнулась.

– Еще какую порцию, – «просияла» она от счастья. – А как ваш роман? Что, уже перевернули Россию?

– Быстро только кошки родятся. Ждите, и воздастся вам, – пробасил Захарчук, путаясь в библейских цитатах, но тут где-то вдали показались журналисты, вполне ясно определяемые по массивной передвижной камере и скучающей девушке с огромным микрофоном. Конечно же, Захарчук поспешил туда, успеть поделиться своим мнением с общественностью. А Олеся и грустный некто Женя остались стоять тут, словно выжившие после стихийного бедствия, потрясенные и немного потерянные.

Первым тягостное молчание прервал Женя.

– Иногда мне кажется, что я открыл ящик Пандоры, издав его, – сказал он, кивнув в сторону гения. – И теперь возмущенные потомки предадут анафеме и меня, и род мой в семи поколениях.

– Определенно. И я первая буду в рядах тех, кто бросит в вас камень, – строго проговорила Олеся. – Вы, значит, Белкин?

– Глупо отрицать, – вздохнул он и жалобно улыбнулся. – Белкин. Значит, вы тоже пострадали? Как вас, простите, величать?

– Олеся. Он мне чуть не отравил целую группу писателей в Тамбове. Зачем вы мне его подсунули?

– Он мне угрожал. Сказал, что, если я не буду его достойно представлять миру, он поселится у меня в офисе, будет там голодать и рассказывать журналистам о нищании русского духа. Что я мог сделать? И потом, я думал, что Тамбов – это очень далеко. И там он не сможет слишком накуролесить.

– Он смог. – Олеся покачала головой и улыбнулась.

– Не сомневаюсь, – кивнул и тоже улыбнулся Белкин. Лицо у него было открытое и доброе и какое-то умное. Он выглядел человеком начитанным, каких сейчас встретишь редко.

Олеся потянулась, разминая затекшие плечи, и подумала, как в общем-то скучна и неразнообразна ее личная жизнь в последнее время.

– Могу я как-то компенсировать ущерб? Вы пьете или за рулем?

– Я, бывает, и за рулем пью, но тут я еще пока на работе.

– Жаль, очень жаль. Я бы угостил вас красным «Романе-Конти» девяносто шестого года.

– Да что вы? – вытаращилась на него Олеся. – С чего бы такая честь? Или это ваш дежурный компот? Впрочем, если помнить о Савве Захарчуке… Вполне ничего себе эквивалент.