Не смогу жить без тебя - Кейтлин Крюс Страница 26

Глаза Сьюсан сверкнули.

— Я восхищаюсь твоей практичностью. Но я хочу, чтобы она расплатилась, пусть ты этого и не хочешь.

Леонидас знал, что запомнит этот момент навсегда. Рука Сьюсан лежала у него на груди, голубые глаза полны огня — вот она, его защитница. На душе никогда не было так светло. Он не верил, что такое бывает.

— Заставить ее расплатиться — это просто, — ответил он, не справившись с хрипотой в голосе. — Ее заботит только одна вещь — деньги. Лишить ее этого — подобно высылке в лагерь в Сибирь. — Он пожал плечами. — Я урежу ей содержание, закрою доступ ко всем денежным средствам, и уже через неделю она будет тише воды ниже травы.

— Аполлония? — не поверила Сьюсан. — Я не представляю ее покорной и смиренной.

Леонидас сделал шаг назад… пока не поздно, пока не обнял жену и не сказал те слова, которые не должен говорить. Он не может позволить себе такого рода слабость. И не сейчас, когда перед ним предательство с одной стороны, а с другой — похищенная супруга.

И ребенок, который войдет в этот мир и узнает, что его отец держал пленницей на острове его мать.

Леонидас не хотел быть копией своего отца, за холеным обликом которого скрывался деспот.

А копией матери? Неужели ему не приходило в голову, что он похож на свою мать в большей степени, чем он хотел это допустить? То, как он поступает с Сьюсан, это доказывает.

Его отец просто избил бы непокорную женщину, а то, как он поступает сейчас, игра в духе Аполлонии. Манипулирование и предательство. Неужели это у него в крови?

— Надеюсь, ты сообщил ей, что тебе все известно? — нахмурившись, сказала Сьюсан. — Чтобы ей это не сошло с рук. Пусть знает, что ее ждут последствия.

Но Леонидас смотрел куда-то мимо. Он смотрел на скалы и на море. Необузданная стихия Греции затрагивала глубокие, врожденные чувства. И вдруг его пронзила мысль, что Сьюсан делает с ним то же самое.

Она ведь сказала, что он может держать ее в клетке, но никогда не покорит.

И он осознал это только сейчас, потому что вырвался из собственной клетки. Наконец он увидел свою мать такой, какая она есть. Не светскую даму, порхающую по всему миру, куда только ей заблагорассудится, а женщину, заказавшую убийство собственного сына. Вот так, между прочим, по прихоти.

Она даже не отрицала этого.

— Надоело выпрашивать у тебя суммы на содержание. Чего ты ожидал? — заявила она, когда Леонидас ей позвонил. Произнесла это, как обычно, капризно, в нос — она говорила таким образом, когда думала, что ей удастся выпутаться из неприятностей. Она, кажется, не поняла, что на этот раз номер не пройдет. И что Леонидас поставил точку.

Где-то в глубине сознания сверлила мысль: а не закрыть ли ему на все глаза. Он очень долго жил, мирясь с ложью, окружавшей Аполлонию. Так ему было легче существовать.

Но теперь стало легче оттого, что он освободился от этой лжи.

— Я никогда в жизни ни к чему не был привязан, — сказал он Сьюсан. Ему помогали говорить свежий воздух и синее небо. — Я сомневаюсь, что способен на привязанность, и теперь я знаю почему.

— Ты не отвечаешь за то, что сделала эта женщина, — ответила Сьюсан, мгновенно выпрямившись, словно собиралась воевать с Аполлонией.

— Боюсь, что у меня в крови есть что-то продажное, корыстное и порочное, Сьюсан.

— Леонидас…

Но его было не остановить.

— Я успел побыть и богом, и королем. Я умел быть любовником, но я никогда ничего не чувствовал. Я могу руководить компанией, но я понятия не имею, как воспитывать ребенка. Как быть отцом. — Он покачал головой, как бы пытаясь определить, туман у него в голове или он наконец ощущает абсолютную ясность. — Я совсем не уверен, что знаю, как быть мужчиной.

— Прекрати. — Сьюсан резко оборвала его и подошла к нему. А он и не заметил, что отодвинулся от нее. — Сейчас же прекрати.

Она не стала ждать его возражений, встала около него, и шаль упала к ее ногам. Она обвила руками его за талию, запрокинула голову и сердито посмотрела на него.

— Хватит говорить.

И он услышал голос вдовы Бетанкур, властный, требовательный. Голос женщины, которая привыкла, чтобы ей повиновались.

Но он никогда не был ни у кого в подчинении.

— А если я откажусь?

Она с минуту внимательно смотрела на него, затем сделала шаг назад. Не сводя с него взгляда, она стала поднимать подол свободного просторного платья. Обманчиво бесформенное платье не смогло скрыть обольстительную фигуру. Сьюсан смотрела на Леонидаса с вызовом и продолжала тянуть платье наверх, пока не сняла и не оказалась перед ним лишь в одних трусиках.

За эти недели она слегка располнела, грудь налилась, живот чуть-чуть выпирал, напоминая о ребенке у нее внутри. И о том, что она принадлежит ему. Она все еще его собственность.

— Ты можешь отказать мне в свободе, если хочешь, — сказала она с типично женским вызовом. — Или можешь взять меня. Что выбрать мне, я знаю.

Леонидас не считал себя эталоном мужского благородства, а когда дело касалось этой женщины, то силы к сопротивлению его покидали.

Он потянул ее к себе, обнял и, охваченный диким желанием, впился ей в рот.

В Сьюсан воплотились все его желания, и совладать с собой он не волен.

Касаться ее, целовать, трогать… везде — ему этого мало.

Леонидас опустил ее на шезлонг. То, что у них происходит, — это безумие, первобытное неистовство. И это прекрасно.

Она — его.

Здесь, сейчас.

Он овладел ею, понимая, что это в последний раз.

Только этот раз, этот момент.

Он заставил ее захлебнуться восторгом, выкрикивая его имя. Он заставил ее просить продолжать и знал, что никогда не услышит ничего такого же потрясающе прекрасного, как звук ее молящего голоса.

Леонидасу казалось, что он возносится к вершине мироздания и уносит Сьюсан с собой.

Позже вечером, когда яркое солнце Греции все еще сияло, а воздух уже был насыщен прохладой, он посадил ее в вертолет и дал улететь.