Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 26

– Ну что же вы, Григорий Алексеевич? – нетерпеливоспросил Смольников. – Берите папиросу, закуривайте. Или вам не нравится«Сапфир»?

Охтин поперхнулся: папиросы «Сапфир» были ему не по карману,так же как и серебряный портсигар и зажигалка. Но отказываться от предложенияначальника не стал – закурил с удовольствием.

– Благодарствую… – Затянулся, медленно выпустилдым, имеющий слабый аромат вишневой смолки – признак наилучшего табаку. –Лаборатория, говорите? Да у него, с позволения сказать, лаборатория везде ивсюду с собой, – усмехнулся Охтин. – Как у той стрекозы: и под каждымей кустом был готов и стол, и дом. Ежели вы желаете, сможете процесспонаблюдать хоть сейчас. Я уж нагляделся, ушел отчеты писать, а там с нимохранника и фотографа оставил – для исторического запечатления фабрикациифальшаков. Наш подопечный ведь уникум в своем роде, секреты его мастерства вархивах оставить надо для назидания грядущим поколениям.

– Молодец вы, Охтин! – Смольников даже в ладошихлопнул от восхищения. – Эх, глаза горят, щеки пылают… Я когда-то тоже былтакой же сумасшедший от восторга, что сыском занимаюсь, что удача сама в рукиидет. На месте не сидел. Даже ходил вприпляску. На что только не отваживался,только бы дело раскрыть, преступника изобличить!

– Да разве сейчас иначе, Георгий Владимирович? –удивился Охтин. – Вы и теперь днем и ночью, покоя не ведая… Все время наслужбе вы! Семейство ваше, супруга ваша небось позабывает, когда видит вас…

– Ну, что до моей супруги, то Евлалия Романовна видитменя, как мне кажется, даже чрезмерно часто, – хохотнул Смольников. –А у деток есть нянька Павла, которая им вполне заменяет и мать, и отца. Нет, я,когда о прошлом вспоминал, о другом говорил. Раньше, знаете, работа мне глазазастила… Я тогда был простым следователем прокуратуры и ради работы на всеготов был. Жил ею! Настолько жил, что во имя ее и во имя своей карьеры однажды…а впрочем, не стоит об этом. Дело давно прошедшее, вспоминать о нем ни к чему.Так вы говорите, уникум наш, фабрикант этот, как раз сейчас секреты своегомастерства показывает? Нельзя ли мне поглядеть?

– Извольте, – поспешно вскочил Охтин. –Пойдемте в соседнюю комнату, именно там сие происходит.

Смольников и Охтин вышли из кабинета и постучали в соседнююдверь. Отпер полицейский, который при виде начальника сыскного отделениявытянулся во фрунт, однако глаза его, коими он, согласно уставу, должен был«есть» начальство, так и норовили убежать в сторону, воротиться в комнату, гдето и дело вспыхивал магний: фотограф трудился в поте лица, фиксируя все деталипроцесса фабрикации фальшивых денег.

Что и говорить, зрелище было впечатляющее… Невысокий, мелконький,весьма востроносый, прилизанный человечек в розовой косоворотке и жилетке,напоминающий своим обликом полового из третьеразрядного трактира (да когоугодно, только не фальшивомонетчика, который доставил немало хлопот полиции исыскному отделению большого губернского города!), сновал около стола, руки еготак и мелькали. В самом деле, сравнение с цирковым фокусником немедленноприходило на ум.

– Ну-ка, Шулягин, предъяви их благородию господинуСмольникову свое мастерство, – приказал Охтин, входя. – Взглянитесюда, Георгий Владимирович, это подручные средства нашего умельца, та самая«лаборатория».

Он показал на стол, где стояли тарелка, ковш с водой, пустаябутылка, аптечный пузырек, лежал кусок мыла, а также ножницы и два листа чистойбумаги.

– А что это у вас, господа, здесь карболочкойприпахивает? – потянул носом Смольников.

– Так ведь в пузырьке, с вашего позволения-с,карболочка и есть, – ничуть не смущенно, а даже с некоторой развязностьюартиста, кокетничающего перед публикой, отозвался Шулягин. – Непременнонужна она нам для нашего дельца-с. А мыльце-с необходимо дорогое, беленькое-с.Кокосовое – самое лучшее-с.

– Ишь ты! – пробормотал фотограф, высовываясьиз-под своей черной накидки. – Какие тонкости!

– А как же! – покровительственно кивнулШулягин. – У каждой пташки, как говорится, свои замашки. Во всяком ремеслесвои тонкости имеются. В вашем – свои, в моем свои, у его благородия небосьсвои…

– Ладно, Шулягин, ты давай работай, а нефамильярничай, – с притворной сердитостью приказал Охтин, однакоСмольников ничуть не обиделся и с интересом продолжал обозревать атрибутыфальшивомонетчика.

– Изволите видеть, господа, – произнес Шулягин сважным видом фокусника, извлекающего из шляпы если не живого зайца, то покрайности его пушистый хвост. – «Канареечку» кладем на бумажку, прикрываемдругим листом, крепко держим и, глядя на просвет, обрезаем ножничками –чик-чик! – чтобы бумажки в точности с рублевкой совпадали.

Фотограф торопливо нырнул под накидку вновь, и в ту жеминуту ослепительно вспыхнул магний. На лице у Шулягина мигом появиласьфатовская улыбочка. Похоже было, что «фабрикант» не чувствовал опасности своегоположения, а ощущал себя в положении некоего эксперта или консультанта,которого просто так, за делом или интереса для, пригласили в полицию, но, лишьтолько потребность в нем будет удовлетворена, его отпустят.

Не умолкая ни на минуту и с видимым удовольствиемкомментируя каждое свое движение, Шулягин положил рубль в тарелку с водой, а набумажные заготовки накапал карболки и растер ее так, чтобы жидкость равномернорастеклась по бумаге. Вслед за этим он взял «дорогое, беленькое мыльце» ипринялся мерно водить куском по бумажкам.

Смольников наморщился: сочетание запахов кокоса и карболкибыло, мягко говоря, своеобразным. Полицейский громко чихнул и быстро, украдкой,чтоб начальство не заметило, перекрестил рот. Фотограф под своей накидкой тожечихал, однако съемку не прекращал. Охтин иногда крепко, сильно чесал нос, но неиздавал ни звука.

Одному Шулягину все было нипочем.

Довольно намылив бумажки, Шулягин вытащил из тарелкипромокший рубль, положил его на один шаблон, а сверху накрыл другим. Положивэтот «сандвич» на стол, он принялся катать по нему бутылкой.

– А вот интересно, имеет в данном случае значение, чтовы оперируете бутылкой от шустовского коньяка? – с чрезвычайнозаинтересованным видом спросил Смольников. – И как отразилось бы накачестве фабрикуемых денег, окажись бутылка простой водочной? А ежелишампанской, к примеру?