Смена - Светлана Павлова Страница 24

–Тьфу, напугала. Чего орешь-то так?

–Да не ору я,– обиделась Ника, к счастью не заметившая мое ничтожное ухищрение, и отвернулась к зеркалу – прихорашиваться.

Бросив зиплок в чемодан и задвинув его обратно под кровать, я подумала проработать вариант с Никой:

–Ник, слушай, а ты сюда, случайно, не брала…

–М-м?

–Жидкость для снятия лака!!!– спросила я зачем-то громче и радостнее, чем стоило бы.

–Ну и кто из нас орет? Есть у меня жидкость. Только зачем тебе? У тебя же ногти ненакрашенные.

–Ой, и вправду,– ответила я, посмотрев на руки и искренне удивившись – не отсутствию маникюра, а своей нелепой лжи.

–Странная ты, Ви, в последнее время. Втрескалась, что ли?

Я выкурила три сигареты, вяло реагируя на новые сообщения Вадика и больше думая о том, насколько чудовищным будет обратиться с деликатной просьбой к Бадлону. Он ведь их, в конце концов, уже и так покупал – для Колесниковой. В итоге совесть, помучив меня, подтвердила: да, просить подростка в высшей степени чудовищно. И я отправилась сама, как и велит того взрослая жизнь.

Всю дорогу до магазина я на разные лады повторяла фразу: «Здравствуйте, презервативы, пожалуйста»– угрожающе, вежливо, равнодушно. Думала: избавиться, избавиться к чертовой матери от всего зашитого с малых лет матерью родной. И вспоминала, как однажды мощно покуролесившая накануне Люська попросила меня сходить с ней в аптеку за какой-нибудь экстренной контрацепцией, а злая, красная, как редис, фармацевтка отчитывала нас за это, как пятиклассниц, брызгала слюной, вздыхала и продала в итоге со словами «последствия необратимы, в перспективе рак». Где-то на середине пути я незаметно начала говорить вслух. Наверное, в тот момент ничем не отличалась от тех уличных сумасшедших, репетирующих свои будущие интервью.

Презервативы в тот день я все-таки купила. Не в поселковой «Продуктошке», а в аптеке местного ТЦ в часе ходьбы, где, заплутав в помещениях, потеряла выход. Тогда сидевший над пухлой тетрадью за школьной партой охранник спросил:

–Выход ищете?

–Ну да.

–А не надо его искать.

–В смысле?

–Выхода нет! В смысле совсем. Понимаете?

А потом добавил:

–Шутка! Сюда идите.

И я пошла.

* * *

Готовое пропасть за горизонтом солнце напоследок заглянуло ко мне через кружево беседки, где мы договорились встретиться. Закат не медлил, а вот Антон – да. Опаздывал уже на непозволительные в моем понимании 12 минут. Острый угол пачки презервативов, упрятанной глубоко в карман, больно колол бедро. Еще через полчаса сумерки намекнули мне, что пора бы и честь знать. Еще через семь пошел дождь. Только не шел Антон.

Я гипнотизировала телефон, не разрешая себе написать, позвонить, спросить.

Last seen recently

Last seen recently

Last seen recently

Last seen recently

Last seen recently

Было почти десять, когда в марле тумана я наконец увидела его приближающуюся не торопясь фигуру. Вот он подошел, по-мальчишески размахивая авоськой (внутри вино, яблоки и коробка шахмат – надо же, вспомнил!), а с ним эхо столовского запаха. Замотанный, усталый, с закрахмаленным жирным пятном супа на футболке. На шортах расстались пуговичка с дыркой. Ни капли брезгливости, чудеса да и только. При виде Антона, как обычно, грудь расперло от счастья, а по кончикам пальцев стрельнуло током – хотелось броситься на шею, душить в объятиях, целоваться.

–Ты почему опоздал?

–А мы че, на конкретное время договаривались?

–Да, на девять.

–Нет, ты ж сама сказала: «В районе девяти». Я и подумал, что после девяти.

–Блин, пять утра – это тоже после девяти.

–Чего ты передергиваешь?

–Ничего я не передергиваю, тебе просто на меня наплевать.

–Ну ты охренела, что ли? Весь день с этими котлетами носился, чтобы к тебе успеть!!! А потом еще название беседки не мог вспомнить!

–Я ведь сказала: Брюсов!

–Вет, да я ебу, что ли: Брюсов, Пушкин…

Потом Антон рассказал, что встал в пять утра, чтобы сделать заготовки, что телефон разрядился, что название беседки он забыл, поэтому методично обошел все десять «писательских» беседок «Чайки», а оказалась я, конечно же, в последней. Причины нагромождались друг на друга, в них не было ни намека на раскаяние, но это уже не имело значения.

Мы были здесь, вместе, секретно – чтобы никто не видел, взявшись за руки под столом – отчего внутри делалось радостно и свободно, как бывало в детстве 30 и 31 мая. Двое суток редкого счастья, когда школа уже закончилась, а лето только впереди и время еще не начало жадно отщипывать от него день за днем. Остановить, засахарить это мгновение, оставить в памяти навсегда.

–Грустишь?– спросил Антон и, не заметив моего кивания, сказал:– Я тоже маленько.

Я понятия не имела, о чем он грустит. Но верила, ясное дело, в то, что грустим мы про одно и то же.

Лето, конечно, совершенно особенное время года. Лета ждут, до него отсчитывают дни, их сравнивают между собой. Вы, например, часто слышите, когда говорят: «Это была лучшая осень в моей жизни» или «Эта весна лучше, чем предыдущая»? Я нет. Летом особенно хочется успеть все. Новый велик, кроссовки, плавать голым, босые танцы под Агутина, орать песни, сидя на чьем-то плече, безрассудный one night stand, белые ночи в Петербурге. Именно летом принято переживать о его безрассудной растрате. А оно не терпит, не ждет: улетает – не заметишь.

Если бы в момент нашей ссоры в беседке меня спросили, какое лето самое счастливое в моей жизни, я бы, не сомневаясь, ответила, что это, переживаемое сейчас.

Просто оно и вправду было таким.