Смена - Светлана Павлова Страница 25

Кубышка в родительский день слегка сошла с ума. Та еще любительница театрального мельтешения вокруг собственной персоны, теперь она сама заискивала перед родителями. Пресмыкалась. Говорила с тревожной приветливостью и льстила формулировками типа «шебутной, но перспективный». Хранила трепыхавшуюся на лице улыбку, когда бабушки критиковали скудость столовского рациона, и прикрывала мощным телом поставленных друг на друга игрушечных лошадок, оказавшихся в неприличной позе не то по чьей-то забывчивости, не то по воле шутников парней. К родительскому дню – единственному за смену, когда пытались произвести впечатление,– она подходила со всей ответственностью, а потому длинные ряды столов в главном корпусе были заставлены блюдами, которых отродясь не бывало в чайкинском меню. Театрально-буфетных размеров бутерброды, уложенная пионовыми лепестками ветчина, сияющие, будто налакированные пирожки. Я разглядывала стоявшего у стола Антона, ревниво поправлявшего совсем не эстетскую сервировку авторства Раисы Иванны, и что-то мягчело в душе от его изможденного лица, теперь прояснившего мне причины его манкирования ночным рандеву.

Мамашкам и папашкам было не до того. Вся их масса за секунду вывалилась из одышливого желтого автобуса и собралась у ворот аккурат в полдень. Они текли через КПП, демонстрируя утробу сумок и спуская на охрану праведный родительский гнев: «Чего пристали, гостинцы везем!» Я то и дело становилась случайным свидетелем их бесед, увы, демонстрировавших бессмысленность моих уроков развития речи в нашем отряде.

Из мерно гудящего шума родительских голосов я вычленила многое. Все они зво́нили, предлагали покушать, садили на коленочки, запрещали ложить локти на стол, предлагали полакомиться творожочком, определяли принадлежность как ейную, скучали за своими чадами и утверждали то, что. Многие, употребляли выражения похлеще тех, что были в ходу у юного поколения: пипец, вкусняшка, пупсик, вацапка. В самое сердце поразила меня мама Марины Колесниковой. Миниатюрная женщина в желтой футболке с надписью I am sexy VIP на туго обтянутой груди увещевала дщерь: «Марина, колбасу надо слайсить пи-си-ка-ми. Это что за лошади квадратные? А ну дай сюда нож, дура безрукая».– «Ма, ну че ты агришься, а?» (Как выяснилось позже, она десять лет работала продавщицей на Брайтон-Бич, так что в моих глазах это было даже простительно.)

Мешанина сленга, местечковых диалектов и потешного говорка не кончалась весь день. Окруженная ей, я невольно вовлекалась в беседы, а вместе с ним – и в чужую жизнь. Прав был Лев Николаевич: все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. В «Чайке» яне встретила ни одной счастливой семьи. Они редко были полными, но часто сложносочиненным – такая, например, как у Феди-Кекса: тетя, двоюродная сестра, мама и старенькая колли Берта, все как на подбор опрятные бюджетники. Мама жаловалась тете: «Нет, ты подумай, он говорит, что я – токсик. Я чуть под стол не упала. Ты представляешь вообще, матери родной в лицо такое сказать?» Тетя цокала и качала головой, а Федя не слушал: уничтожал домашний маковый рулет.

Или, например, Оля Балкина, к которой приехали бабушка в платье-халате цвета застиранной наволочки и мама. Они сидели рядышком в убогой тесноте девичьей комнаты. Над кроватью Олиной соседки висел самодельный календарик – 21 квадрат, из них почти половина жирно закрашена крестами (и снова сделалось грустно). «Видимо, не очень тут у вас»,– подметила Олина мама, пока бабушка Оли вытаскивала пакетики один за другим, нараспев рассказывая о содержимом и улыбаясь вставной керамикой. Они втроем говорили поразительно схожими голосами, образуя чудную гамму – от звонкой к скрипучей и обратно.

–Мам, заканчивай давай ее кормить, у нее твоими стараниями скоро диабет начнется. И умоляю, не чавкайте обе. Пожалуйста.

–Леночка, фу, как грубо. Она же ребенок, растущий организм.

–Куда растущий? Вширь?

–Злая ты, мам. Но это потому что мужика у тебя нет.

–А у тебя, можно подумать, есть.

–Вот и есть.

–Ой, Оленька, как интересно, расскажи.

–Да я не знаю, что сказать-то. Нормальный чечик. Симп.

–Симп?

–Симпатичный, ба.

–А-а-а. А зовут-то как?

–Марк.

–Еврейчик, что ли? Ну так это чудесно, будет хороший семьянин.

–Ба, ну что вот ты сразу эту свою телегу? А вон он, смотрите.

–Ой, страх какой. А волосы-то зачем синие?

–Так, развели тут. Никаких любовей до института! Марк тебя на физмат не поступит!

–Счастье женщины, Леночка, не в физмате.

–Ладно эта – совсем уже кукуха поехала. Но ты-то! И в кого только мозгами пошла…

–В папашку своего. От тебя красота только. И ширь.

–Похами мне, похами.

–Да я, может быть, наконец избавлю нашу семью от наследственного венца безбрачия!

–Это правильно, Оленька. Сколько же можно… Только как?

–А так. Я недавно в одной соцсети нашла гадалку…

–Прекрасная инвестиция алиментов, что уж тут. Молодец.

–Не перебивай! Так вот она мне сказала, что у нас просто у всех по женской линии два нуля в Венере. И что в ближайшие десять дней встреча с суженым сотрет это проклятие.

–Два нуля в Венере, говоришь? Я для этого на трех работах пашу, чтобы репетиторов оплачивать? Ольга, хочу напомнить: ты поступаешь на физмат МГУ. Как и я когда-то. Как и эта постепенно выживающая из ума женщина.

–Леночка, ты стала очень грубая…

–И с мужиками у нас не получается, потому что нормального в таком окружении не встретишь. Математики – они все психи и аутисты. Я тебе это как человек, не растерявший в нашем дурдоме остатки логики и рассудка, говорю. Нет никаких гадалок, гороскопов, венцов, хренцов. Нет их!

Они говорили громче положенного и почти начали друг на друга орать, но мне даже нравилось: вэтой троице не было безразличия, в них чувствовались тепло, боль, любовь. Это лучше, чем мама, внимательно листающая «тиндер», пока сын рассказывает о том, что облако похоже на большого слона. Это лучше, чем деловой папа, кричащий в воздух, как городской сумасшедший: «Добро, услышал тебя… Нет, я сказал, не понижаем, нет, нет! Если понижаем, то будет нарушение ука эрэф с моей стороны, да так, что ноги не срастутся, понял?»

Это лучше, чем вхолостую проторчать у забора лагеря с утра и до позднего вечера, так и не дождавшись промелька знакомых фар во тьме.