Дочь Великой Степи - Витольд Недозор Страница 24

Она бежала сломя голову. Сердце бешено колотилось, воздух проникал в легкие с трудом, причиняя боль, словно кипящее масло, а ноги были тяжелы, как колоды. Но она бежала, не смея оглянуться, хоть и не слышала позади топота погони.

Потом оказалось, что она лежит ничком. Откуда-то взявшаяся старая демоница в вытертом тулупе из шкуры северного зверя-медведя, со сверкающими глазами и единственным желто-черным зубом, напевая что-то грубым, хриплым голосом, облила ее спину обжигающей жидкостью. Зиндра могла только вскрикнуть – сил пошевелиться не было. Демоница в ответ довольно рявкнула и намазала рану (рану? Да… раненую спину) вонючей зеленой кашицей.

Боль вспыхнула с такой силой, что Зиндра словно бы улетела куда-то, выпорхнула из собственного тела. Наверно, так и было, потому что она вдруг оказалась в незнакомом мрачном месте – мертвом болоте, поросшем мертвыми же деревьями, сухими, изломанными, обгоревшими…

По земле стелился зловещий туман, усугубляя подступившую вплотную темноту. Зиндра, зажмурив глаза, вновь попыталась бежать куда-то наугад, спасаясь от ужасных видений, но ничего не помогало, они не отступали, и в какой-то момент вдруг стало ясно: все, конец земной дороги!

…На пятый день после погребения Дараны и Анты воспаленная рана на спине неожиданно открылась. А Меланиппы в крепости как раз тогда не было – ускакала с товарками продать что-то из прежней добычи и купить целебных снадобий.

Зиндра решила, что обойдется без целительницы, не впервой. Но ей становилось все хуже и хуже. Всего сутки миновали – и она уже не могла заставить себя есть. Вино и кумыс, на которые подруги советовали налечь как следует, не давали облегчения. Пластыри из жеваного подорожника тоже не помогли. Похоже, рана не просто воспалилась, но начала гноиться.

Как-то утром, еще через четыре дня, Зиндра, заспорив с остальными эорпатами – мол, она не совсем так плоха, как они выдумали! – взгромоздилась на Джигетая… и вдруг ощутила, что мир вокруг медленно накренился. Уже и не помнила, довелось ей позорно рухнуть с седла или она сумела все-таки слезть, как подобает воительнице. После этого она провалилась в какое-то мутное болезненное забытье, выйдя из которого, вдруг снова обнаружила себя на спине Джигетая… вот только уткнувшейся в гриву и привязанной к седлу. Ее куда-то везли.

Последней внятной мыслью было то, что точно так же везли тела Дараны и Анты с поля битвы. Ну что ж, она ведь знала это…

Тьма клубилась над ней, наваливалась, обволакивала, давила. Но это не было обычным ночным мраком – в темноте блуждали какие-то бесформенные пятна, тени, слышались голоса, окликавшие ее по имени.

Однажды они (кто?) подошли совсем близко – и в ушах зазвенели звуки, от которых холодела в жилах кровь. Визгливые вскрики, свирепый рев, который не может издавать человеческая глотка… вой, кваканье… А в клубящейся тьме явственно проглядывает шевелящееся нечто, неясное, слипшееся, неразличимое в скудном свете, но до невозможности, запредельно мерзкое…

Но тут Небесный Олень выскочил из клубов мрака, весь в пене и искрах, божественный олень с копытами из камня, с золотыми рогами и золотой шкурой и глазами, подобными рдяным углям, – и разогнал тьму и мороки.

Потом пришел горячечный сон, однако боль проникла и в него. То покрытый костяной броней волк грыз рану, то крылатые змеи впивалась в нее мелкими острыми зубами и злобно рвали, грызли, поглощали откушенную плоть… то огромное черное чудище вставало, как тень, за спиной и обдавало зловонным ледяным дыханием… Один раз явился сам Качей, принявший облик полусгнившего мертвеца в одежде табунщика, и заклеймил ее, как кобылицу из своего стада, приложив к спине раскаленное добела тавро, меченное знаком Мертвого Солнца.

Зиндра не знала, где она пребывает. По всему выходило, что она все-таки умерла, причем угораздило ее сделать это какой-то вовсе необычной смертью. Иначе отчего это в загробье подземного мира вдруг собрались призраки из всех преисподних Маналы, специально чтобы терзать ее?

Иногда она словно бы выныривала из посмертья – и чувствовала, что правую лопатку жжет огнем. Но тут же боль отдавалась в голове так, что перебрасывала обратно в сумрачный мир.

А однажды перед ее взором стало разворачиваться нечто и вовсе немыслимое. Словно со стороны, с высоты птичьего полета, Зиндра обозрела огромные пространства: леса, равнины, широкие холодные реки, вздувшиеся, как будто после долгих дождей, и несущие в своих мутных водах вырванные с корнем деревья, трупы оленей, лошадей, заросших диким волосом быков… Однажды мимо нее пронесло тушу какого-то неведомого мохнатого исполина, покрытого грязно-бурой шерстью, с длинным, как бревно, носом и изогнутыми подобиями бревен во рту…

А потом она увидела, как по равнине вдоль реки шли люди. Множество людей – мужчин, женщин, стариков, детей.

Высокие, светловолосые, в кожаных и войлочных одеждах, расшитых костяными бляхами; многие вели в поводу низкорослых мохнатых лошадей и коров с быками. Весь скот был тяжело навьючен и едва брел, пошатываясь под грузом. Лошади вьюков не несли, но на некоторых кто-то сидел верхом, без седла, свесив ноги набок. Зиндра присмотрелась – и поняла, что так едут женщины с еще совсем маленькими детьми на руках.

Катились телеги с плетенным из лозняка кузовом на огромных колесах из цельного среза толстого ствола. Их влекли огромные матерые быки, налегая на широкий упряжной ремень, крепящийся к оглоблям. Выходило, что люди эти не знали ярма, которое послал человеку Папай – отец небесный… Наверно, у них и плуга нет…

На телегах лежали мешки и сидели люди, накрывшись от дождя кожаными пологами. Слышались гортанные возгласы погонщиков, детский плач, ржание коней.

Вдалеке, на вершине невысокого холма, замерли несколько человек: длиннобородых, седых, в выцветших красных плащах из валяной шерсти. Зиндра приблизила к ним взгляд – и удивилась: у каждого в руке был священный топор вождя, каменный – из шлифованной яшмы или черного кремня… такие еще хранятся в нескольких старых сколотских родах, – а на рукояти золотые тамги каждого из древних вождей, правивших в незапамятные времена. Но на топорах этих старцев нет золотых знаков – только выжженные огнем. Где же такие дикие люди живут?

Но тут вновь все окутала тьма. Потом ее сменил свет – слабый, умирающий, едва тлеющий. Зиндре померещилось, будто из мрака вокруг нее высовываются когтистые многосуставчатые лапы, извиваются черные чешуйчатые тела, лязгают клыки злобных подземных тварей. Слышались вой темных духов, летающих над степью, и дикий хохот Жнеца, что скачет на белой единорожице.

Вдруг, словно из-за невидимой занавеси, ей навстречу вышла матушка – не Хоа, а Аспа, первая, родная! – с четырьмя малыми братиками, держащимися за подол ее длинной рубахи. Но ведь их же не было никогда! Они ведь так и не сумели родиться живыми!

Появился и Яр – беззаботный, в овчинной безрукавке нараспашку, сложивший сильные руки на голой груди. Вот верная подружка Гела улыбается, разодетая, как на свадьбу: в лисьем полушубке с разноцветной тесьмой, подпоясанном кушаком с медными подвесками. А вот и отец, каким она его запомнила с раннего детства: высокий – настоящий великан! – в сыромятном фартуке и с тяжелым молотом на плече.