Влюбленная в море - Барбара Картленд Страница 23

Наверное, было бы геройством погибнуть, приняв неравный бой, но Родни хотел остаться в живых, привести корабль в Плимут, а не похоронить его остов на дне Карибского моря. Упрямо сжимая зубы, он твердил себе что у него не было иного выхода. Конечно, его не могло не задеть молчаливое осуждение команды, и он хотел реабилитировать себя в их глазах, заново завоевать доверие. В последний предрассветный час Родни испытал такое неизбывное пронзительное одиночество, которого не знал прежде. Он понял отчетливо, как никогда, что ответственность за людей — дело далеко не всегда приятное. Матросы утомлены, корабль поврежден, а на заре, возможно, придется вступить в кровопролитную битву не на жизнь, а на смерть.

Но вот, хвала Господу, кругом было пусто. Море, не спокойное после ночного ветра, отражало глубокое густо-синее небо. Несколько минут Родни выжидал, не закричит ли дозорный: «Вижу парус!» Но на топе мачты молчали, и тогда он огляделся по сторонам и понял, что дел сегодня будет невпроворот.

Ют пересекала глубокая борозда с зазубренными краями, полубак усеивали груды обломков и обрывки канатов. Хирург, мастер Добсон, лежал там, где его настигла смерть, только кто-то позаботился прикрыть его куском парусины. Родни слышал, как Барлоу отдает распоряжения двум матросам, поспешившим к распростертому телу.

Предстояло совершить обряд погребения. Родни невольно задумался, кто еще из его людей последует за судовым хирургом. Но прежде чем отдать последний долг мертвым, следовало позаботиться о живых. «Морской ястреб» шел тяжело и сидел в воде гораздо глубже, чем вчера.

Родни поискал глазами Барлоу и увидел, что тот спустился на нижнюю палубу. На первый взгляд могло показаться, что повреждения не такие уж значительные, но Родни хорошо помнил удар, который сотряс корпус «Морского ястреба». Ночью он то и дело гадал, какой урон нанесен этим последним ядром, но не решался покинуть палубу. Он верил, что первым услышит характерный плеск волн о рифы или почувствует иную опасность, что его слух и интуиция острее, чем у его подчиненных.

Но беспокойство снедало его, и когда через несколько минут он спустился на нижнюю палубу, то вид Барлоу подтвердил его худшие подозрения.

— Насколько глубоко? — спросил Родни прежде, чем Барлоу успел заговорить.

— Глубже семи футов, сэр.

— Где пробоина?

— На фут выше ватерлинии, сэр. При штиле она не доставила бы хлопот, но ночью море волновалось.

— Нельзя ли заделать отверстие просмоленной парусиной? — спросил Родни.

— Боюсь, оно слишком велико, к тому же вода в трюме помешает матросам работать. Можно, конечно, попробовать, я уже поставил людей к насосам, но дыра размером три фута в поперечине…

Ничего не оставалось, кроме как причалить к берегу и отремонтировать корабль должным образом. Весь вопрос был в том, как это сделать. Требовалось найти место, где можно остановиться на длительный срок, чтобы успешно провести необходимые работы, не опасаясь нападения.

И тут дозорный на мачте крикнул: «Вижу землю, сэр!»

Родни взглянул на Барлоу.

— Придется найти место поукромнее, — сказал он коротко. — Каковы наши потери?

— Кроме Добсона убиты трое и ранены двенадцать.

— Сделайте для них все, что можно, — сказал Родни. — А убитых приготовьте к погребению. Мы должны причалить к берегу. Ветер пока не собирается утихать.

Родни проговорил это бесстрастным тоном, но, встретившись взглядом, мужчины прекрасно поняли друг друга. Оба знали, что с каждой минутой корабль все глубже погружается в воду. Пенистые гребни волн, радостно бившиеся в борта, представляли сейчас для них угрозу не меньшую, чем испанские пушки. Ручные насосы, маленькие и маломощные, были бессильны против того количества воды, которая за ночь просочилась в трюмы и неудержимо продолжала просачиваться.

Только земля была сейчас для них спасением. Но до нее предстояло пройти миль пятнадцать — двадцать, и один Бог знает, сколько времени займут поиски надежной бухты. Ни Родни, ни Барлоу не высказали вслух терзавшие их опасения. Матросам велели очистить палубу, тела погибших завернули в саваны, крепко зашили и положили в ряд в ожидании, когда Родни сможет начать обряд похорон.

Приказав Бакстеру немедленно позвать его, если вдруг возникнет трудность с рулем, покажется парус или случится еще что-то непредвиденное, Родни спустился вниз. Хотелось помыться и перекусить, поскольку со вчерашнего вечера, когда они увидели испанскую каракку, у него во рту не было и маковой росинки. Но Родни знал — от него ждут, что прежде он навестит раненых.

В сопровождении Барлоу Родни спустился в кубрик. Здесь было темно и, кроме того, очень жарко, мерцавшие под потолком масляные лампы отбрасывали длинные черные тени. Даже Родни, привыкшему к тяжелым корабельным запахам и спертому воздуху, духота показалась невыносимой. Раненые лежали в ряд. Когда качка усиливалась, кое-кто извергал страшные богохульства. Только сейчас Родни спохватился, что должен был сразу после гибели Добсона назначить человека на его место, и теперь вспоминал, кто на корабле хоть что-то смыслит в медицине.

Родни испытывал неприязнь к Добсону и не мог делать вид, что очень уж скорбит об этом человеке, но смерть хирурга повлекла за собой серьезные проблемы. В экспедиции, подобной этой, хирург на борту был жизненно необходим. И пусть судовые врачи губили не меньше людей, чем спасали, они обладали, по крайней мере, хоть какими-то знаниями, пусть и далеко не достаточными.

Сейчас, пробираясь в полумраке по кубрику и страдая от запаха тухлой воды и немытых тел, Родни пытался вспомнить, как поступал в подобных случаях Дрейк. Этот удивительный человек сам обладал немалыми познаниями в медицине. Однажды он изучил действие лекарственных трав, и люди, которые ходили с ним под парусами, с большей готовностью доверяли свои жизни ему, а не врачу, пусть даже самому искусному.

Но лихорадочно вспоминая то, что когда-то ему приходилось наблюдать, Родни почувствовал свое бессилие. Он сомневался, что сможет положиться на свою память, Он был настолько же несведущ в целительстве, как самый обыкновенный юнга.

В этот момент в зыбком свете фонаря он разглядел рядом с одним из раненых фигуру стоявшего на коленях человека. Тут же на полу поблескивал раскрытый докторский сундучок, наполненный бутылками, корпией и прочими причиндалами. Подвешенный к балке фонарь качнулся и осветил золотисто-рыжие волосы, и Родни моментально узнал того, кто стоял на коленях.

Лизбет бинтовала предплечье матросу, а тот громко и забористо ругался.

— Спокойно! — твердым повелительным голосом произнес Родни, и матрос моментально смолк, а Родни уставился на Лизбет, не находя слов. Он был потрясен, увидев, что она оказывает помощь полуголому мужчине. Ни одна порядочная, благовоспитанная барышня не занималась таким грязным делом, как уход за больным. Акушерками, как правило, были старухи, любящие пропустить стаканчик джина, сиделками нанимались женщины из простонародья, не имеющие специальных знаний, чтобы добыть средства к существованию. Но, как правило, о больных заботились мужчины, и на море, и на суше. На кораблях к этой черновой работе приставляли самых слабых и никчемных.