Порочная страсть - Колин Маккалоу Страница 20

– Лусиус Шеррингем, – произнес он раскатисто, с чувством. – Но потом я понял, что оно слишком длинное для театральной звезды, и сменил его на Лусиус Ингем. Лусиус – хорошее сценическое имя, и для радио тоже годится, но когда доберусь до Голливуда, выберу себе что-нибудь более бесшабашное: скажем, Ретт или Тони. А если мне вдруг вздумается сменить имидж и прибавить сходства с Колманом ^[7] или Флинном ^[8], отлично подойдет просто Джон.

– А почему не Люс? В этом имени тоже есть что-то бесшабашное.

– Оно не сочетается с фамилией Ингем, – отрезал Даггет. – Если я стану Люсом, от Ингема придется отказаться. А вообще мысль неплохая. Люс, хм. Люс Диабло заставит девушек трепетать, верно?

– А Даггет не подойдет?

– Даггет? Ну что это за имя! Так могут звать какого-нибудь голодранца, что слоняется с овцами. – Лицо его скривилось, словно он вспомнил вдруг давнюю обиду и утихшая с годами боль вернулась. – Ох, сестра, как я был хорош на сцене, хотя и слишком молод! Жаль добиться известности не успел: призвали на службу королю и отечеству, – а когда все закончится, я буду уже чересчур стар… Какой-нибудь льстивый мерзавец с гипертонией или богатым папашей, который сумел купить сынку освобождение от службы, уже занял мое место и купается в лучах славы. Это чертовски несправедливо!

– Если вы хороший актер, это не имеет никакого значения, – возразила сестра Лангтри. – Кто-то непременно заметит ваш талант. Почему вы не попытались попасть в одну из фронтовых артистических бригад, когда они создавались?

Люс возмущенно вспыхнул.

– Я серьезный актер, а не комедиант из мюзик-холла! Те, кто набирал артистов в эти бригады, сами сплошь старичье из варьете. Им нужны были только фокусники, жонглеры да чечеточники, а молодые таланты не требовались.

– Не беда, Люс. Вас ждет успех, я знаю. Вы хотите стать великим актером, а когда человек чего-то страстно желает, то обязательно добивается своего.

Издалека донеслись протяжные стоны, и сестра Лангтри неохотно стряхнула коварное очарование Люса, которого в этот миг почти любила.

– Ах как больно, сестра! – вопил Наггет где-то возле ее кабинета.

Онор испугалась, что он разбудит Мэта, поднялась и с искренним сожалением взглянула на Даггета:

– Простите, Люс, мне очень жаль покидать вас, но если я не уйду сейчас, боюсь, расплачиваться придется всем вам.

Она уже подходила к двери, когда услышала голос Люса:

– Это не важно. В конце концов, мне-то не больно!

Лицо его опять исказила гримаса горечи и разочарования: капризный вопль притворщика отнял у него все внимание публики, лишил заслуженных аплодисментов. Сестра, словно заботливая мамаша, тотчас бросилась к тому, кто больше нуждался в ее помощи. Люс посмотрел на свою кружку: чай в ней уже остыл, и на поверхности безобразным пятном расплылась грязноватая пленка сгущенного молока, – он с отвращением поднял ее и медленно перевернул над столом.

Чай потек по столешнице, и Нил вскочил на ноги, успев увернуться, но мелкие брызги все же попали ему на брюки. Майкл так же проворно отпрянул в другую сторону. Люс, равнодушный к судьбе своей одежды, не двинулся с места: стоял и наблюдал, как мутная липкая жидкость стекает со стола и капает на пол.

– Убери все немедленно, мерзавец! – процедил Нил сквозь зубы.

Люс поднял голову и с издевкой, злобно оскалившись, рассмеялся:

– А ты меня заставь!

Белый как мел, Нил с трудом справился с дрожью гнева, выпрямился и, презрительно скривившись, сказал:

– Мне претит как старшему по званию, сержант, даже касаться тебя, иначе с великой радостью заставил бы да еще ткнул носом в эту лужу.

Резко развернувшись, Паркинсон шагнул к проходу между ширмами и двинулся к выходу, словно слепой, хотя и не качался.

– Как бы не так! – задиристо крикнул Люс ему вдогонку. – Давай, капитан, удирай, прячься за своими звездочками! У тебя кишка тонка!

Вдруг, будто сдувшись, Люс разжал кулаки, безвольно опустил руки и повернулся к столу. Майкл, уже вооружившись тряпкой, вытирал пролитый чай.

– Безмозглый тупица! – ни с того ни с сего заорал Люс.

Майкл молча поставил его пустую кружку на импровизированный поднос рядом с другой грязной посудой, положил туда же мокрую тряпку и понес в подсобку. Люс остался один. Полыхавшая в нем ярость медленно угасала, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать.