Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева

На церковной колокольне уже пробило девять, что означалосемь.

Какая мистическая, какая многозначительная фраза, подумал онс едким, прощальным восхищением.

На самом деле ничего особенно многозначительного и уж темболее – мистического в этой фразе не было. Просто старые часы на старойколокольне, за которыми уже много-много лет никто не следил (да и на них никтопрактически не смотрел, потому что древняя церковь на окраине деревни былазакрыта, туда не ходили – зачем? – зато звон их разносился далеко поокруге, и этого было вполне достаточно, чтобы получать какое-то представление отечении времени), барахлили. Полчаса они когда отмеряли, когда нет, отчего-тоне любили полночь и полдень: норовили пробить их то на пять минут раньше, то напять минут позже, а впрочем, может быть, это и были истинные, подлинные полночьи полдень, кому же лучше знать такие тонкости, как не этим старым-престарымчасам на старой-престарой церковной колокольне?..

А вот по утрам они вместо семи ударов нарочно били девятьраз, это все в деревне знали, никто не волновался, но он слишком долго не былздесь, успел забыть о причудах часов и сейчас принужден был схватиться рукой засердце, так оно затрепыхалось. На дурацкий миг показалось, что проспал,опоздал…

Впрочем, что это ему всего лишь показалось, он понял почтисразу, когда увидел, что солнце едва-едва поднялось над затуманеннымгоризонтом. В девять-то оно уже стояло гораздо выше – вернее, не стояло, алежало во-он на той крыше, на которой черепица с одной стороны была ужекрасная, новая, а с другой – серо-зеленая, замшелая. В этом доме начали ремонтироватькровлю. Наверное, это хорошо, хотя ему, если честно, старая нравилась больше.Зато вряд ли она нравилась хозяину – наверное, стала протекать, черепицаместами отвалилась, зияли черные дыры.

Он попытался вспомнить, чей это дом, на чью недоремонтированнуюкрышу в девять часов утра уляжется передохнуть солнце, но так и не вспомнил. Нуда, слишком долго он здесь не был, в этой деревне, в своей родной деревне…

А впрочем, какая разница, чья это крыша? Все равно онникогда не увидит, как ее зацепит своим горячим боком солнце. Ведь в девятьутра его уже не будет в живых.

Строго говоря, его не будет в живых уже в семь тридцать.Через полчаса. Так что пора идти. Он ведь хотел еще хоть немного прогуляться посаду, прежде чем… Да вот припозднился не в меру.

В это мгновение боль прильнула к нему – старая боль, словнопреданная любовница. Обвила всем своим телом, так и впилась в сердце… у негодаже губы помертвели. Зря он не стал принимать утром лекарство… о боже, толькобы не сейчас, только бы не загнуться от этих вонзенных в сердце когтей, которыервут на части несчастный, мучительно трепещущий комочек… нет, он не хотел воттак, корчась, унизительно… только не так!

Смерть надо встречать достойно. Он это хорошо знал, потомучто сам большую часть своей жизни только и делал, что убивал, и много раз виделлюдей, которые перед лицом смерти выглядели ужасно. Он всегда лелеял надежду,что, когда настанет его черед, он будет вести себя безупречно.

Отпусти, боль, в последний раз, в последний, это все, о чемон сейчас просит небеса!

Небеса смилостивились, боль утихла, а потом и вовсеулеглась. Он постоял, отирая ледяной пот со лба, тяжело переводя дух. Теперь унего есть передышка самое малое на четверть часа. Надо воспользоваться этим,надо поспешить. Второго такого приступа он может и не перенести – упадет безсознания, упустит время.

Он несколько минут бестолково искал шляпу и ужевстревожился, что опоздает. Отправиться на смерть без шляпы он никак не могсебе позволить…

А кстати, острое, должно быть, ощущение – пережитьсобственную казнь! Какая жалость, какая жалость, что потом нельзя будет скем-нибудь обсудить свои чувства и эмоции в этот последний миг! Например, сосвоим палачом. Кто-кто, а он бы понял того, кого должен убить… Все-таки для нихобоих чужая смерть была ремеслом.

Чужая смерть, которую он всегда наблюдал со стороны, сквозьприцел своего любимого ружья, теперь станет его смертью. И не спастись от нее,даже если сейчас сойдет с небес ангел-хранитель и накроет его какой-нибудьволшебной шапкой-невидимкой. Не спастись… Можно лишь отсрочить смерть, нозачем? Только лишние унижения испытывать, лишнюю суету разводить. Опять терпетьэту безумную боль! Если уж подписан приговор, так пусть он свершится как можноскорее.

Так умирали короли. Его тоже называли королем своегоремесла…

Одно обидно: такой острый момент в жизни – смерть, – аего толком и не обмозгуешь и уроков на будущее не извлечешь. Бессмысленнокак-то устроено это событие, честное слово. Некоторые люди считают, что смерть– вообще смысл всякой жизни, человек рождается только ради того, чтобы умереть,но ведь происходит это как-то вскользь, мимолетно, и смешнее всего, что мы ещеи торопим этот миг, желая умереть легко и быстро. Родиться – спешим, жить –спешим, умереть – ого, еще как… Торопливое существо – человек, торопливое,бессмысленное, несуразное! Вот и он – типичный представитель рода человеческого– редкостно несуразен. Ну надо же было сунуть эту несчастную шляпу неведомокуда!

И вдруг он увидел ее – прямо перед собой, на спинке стула.Он готов был держать пари, что минуту назад никакой шляпы здесь не было. И темне менее она оказалась тут как тут – висела, чуть-чуть покачиваясь, как если быкто-то ее только что повесил. Раньше прятал, а теперь взял да и повесил.

Конечно, этого никак не могло случиться, потому что в доменикого больше не было, однако у него вдруг возникло жутковатое ощущение, будтотут кто-то все же есть, и не только есть сейчас, но и останется потом, когдаего, хозяина этого дома, потомка многих поколений, живших и умерших здесь, ужене будет ни в доме, ни на свете вообще. Но этот «некто», позабавившийся с егошляпой, останется – останется, будет есть за его столом, и спать в его кровати,и качаться в его старом гамаке, и готовить на его плите, и спускаться в егохолодный, как могила, погреб за той же виноградной настойкой «Ратафья», которуюнепревзойденно готовила его кузина и которую так любил пить он…

Отчего-то это тривиальное сравнение погреба с могилойнадолго заняло его внимание, поразило своей банальной точностью (впрочем, банальностивсегда на диво точны, а прописные истины бесспорны, в этом их сила и в то жевремя слабость!), и он даже поежился, вспомнив, что сам скоро окажется ваналогичном месте. Сырость, одиночество, тоска…