Король франков - Владимир Москалев Страница 59

Вскоре Изабелла ушла, сказав, что ее звал король.

Можер недоумевал: что надо королю от монахини? И зачем он приходил ночью? Уж не хочет ли запретить ей приходить сюда? От этой мысли нормандец пришел в негодование. Еще чего! С какой стати? Разве она плохая сиделка и не помогает тем самым Валену, у которого и без того хватает забот? Да и с чего вдруг вздумалось монарху вмешиваться в его личную жизнь, ведь ему так хорошо с сестрой Моникой и он быстрее поднимется на ноги под ее присмотром! Вместо этого, что же, его хотят оставить одного умирать в этой комнате, где, кроме него, нет ни души? И Можер решил, едва появится король, потребовать, чтобы Изабелла осталась.

Перед уходом сестра Моника дала выпить раненому куриный бульон, а потом напоила целебным отваром, и теперь правнук славного Роллона чувствовал себя значительно лучше. Жизнь возвращалась к нему и, хотя раны продолжали ныть, ему захотелось петь. Сделать этого, конечно, он не мог, тем не менее чувствовал, как голос мало-помалу возвращается.

Внезапно Можер поймал себя на том, что думает о сестре Монике. Вначале он решил, что не стоит уделять их отношениям особенного внимания: подумаешь, мало ли таких было у него? И чуть не каждая объяснялась в любви. Возьми хоть Вию. Или Эмму. Но тут… – и брови нормандца едва не сошлись на переносице – …тут было нечто иное. Что именно, он так и не смог себе объяснить, как ни напрягал мозги. Но чувствовал, что эта юная монахиня буквально ворвалась к нему в душу, будто свежий ветер заполнил душное помещение, вытеснив оттуда затхлый воздух, да так и остался там, не позволяя ничему иному занять свое место. За то немногое время, что они были вдвоем, она заставила его восторгаться собой, думать о себе, быть может, даже любить… Но последнее было чуждым, неизвестным Можеру чувством, весьма далеким от понимания его власти над разумом. Он всегда хохотал, когда говорили о любви, и не понимал, почему люди безумствуют, одержимые ею, почему совершают чудеса, подвиги, теряют голову, порою даже не жалеют жизни, опьяненные ею, у нее в плену! При этом они нисколько не жалеют о том, что уже не владеют собственным сердцем, оно отдано другой, перед которой они стоят на коленях, готовые целовать ей ноги, а поймав ее благосклонную улыбку, едва не сходят с ума от счастья.

Будущее Можер рисовал себе весьма просто: невеста, свадьба, дом, дети, старость, смерть. Так было всегда и со всеми, будет и с ним, и не имеет значения, какова собой невеста: светлая или темная, рябая или с идеальным лицом, высокая или карлица. Важно, что знатна, остальное в расчет не идет. Ни о какой любви речи нет. Появится – хорошо, нет – и не надо. Главное – иметь наследника. Ты должен продлить род – вот приоритет всему, а о своих чувствах можешь забыть. Так было принято среди знати, и к этому готовил себя Можер, иного пути не мысля.

Поэтому сейчас, лежа на кровати и глядя в потолок, он с улыбкой думал о своем новом любовном приключении и не представлял, к чему оно приведет. Ему было хорошо с этой девушкой, льстили ее слова о любви, но сам он не любил и трогательную заботу Изабеллы приписывал единственно одному – желанию выходить его. Такова ее благодарность от имени всех сестер за помощь, которую он оказал им при спасении от рук убийц. Что же касается любви… И Можер усмехнулся, подумав, что все женщины одинаковы, ему не встречались иные: едва юркнут под одеяло, как тут же клянутся, что влюблены.

И все же… Можер снова нахмурился. Почему ее так долго нет? И отчего, черт возьми, вот уже сколько времени он думает только о ней, разве больше не о чем? Он попытался переключиться на мысли о доме, святом отце, его критике Библии и Евангелия, о Лане, наконец, где его тоже любили… И горько усмехнулся, поймав себя на том, что вновь видит сестру Монику и слышит ее голос, шепчущий слова любви.

Можер вздохнул. А вопрос не уходил, все настойчивее стучал в сердце, тревожил сознание: где же она, когда вернется, и он вновь с восторгом будет слушать ее и смотреть на это лицо богини? Красивее он не видел: тонкие, изогнутые полукружьями брови; маленький, ровный римский нос; теплые, нежные губы цвета спелой вишни. А глаза! Кто мог бы описать ее глаза, рассказать, что в них? Найдется ли второй Овидий ^[29], чтобы поведать об этом? Или другой Катулл ^[30], чтобы воспеть божественную красоту ее глаз в стихах!..

Размечтавшись, Можер не услышал, как открылась дверь, и не увидел, как вошла Изабелла. Она была уже не в монашеском облачении, а в великолепном, игравшем позолотой, зеленом платье с узкими рукавами и кружевными манжетами. На ногах ее – оливкового цвета башмаки с нарядными пряжками, на голове – прическа по последней моде. Когда она подошла совсем близко, нормандец медленно повернул голову и от удивления раскрыл рот.