Конец – молчание - Виктор Егоров Страница 52

– Не торопитесь! Побудьте еще немного – ко мне так редко заходят люди. Люди! – Хозяин почему-то сделал ударение на этом слове. Видно, проникся сочувствием к юноше, коротенько рассказавшему ему о своих мытарствах. И вдруг, в упор, спросил Диму:

– Интересно, отчего вы хотите гибели своей родины?

– Я? – Варгасов опешил.

– Да, да – вы! Вместе с вашими «братьями фашистами»!

– Но…

– Неужели вы так наивны и думаете, что Гитлер, завоевав Россию, отдаст ее вам? Детский лепет, рассчитанный на дураков… Но вы-то не производите такого впечатления! Вы не похожи ни на дурака, ни на оголтелого фашиста! Чем же привлекла вас шайка господина Скобликова? Вы, мне кажется, не должны клюнуть на даровую кружку пива или на такое вот «мероприятие», где можно, особенно не тратясь, поплясать со своей девчонкой…

Баданов достал со шкафа рулон бумаги и, тряхнув, раскрутил его.

Перед Димой возникла красочная афиша. Огромные буквы извещали, что в «Луна-парке» состоится «Союзный фестиваль», который проводит русское национал-социалистское движение. Там будет: «Колоссальное оригинальное представление русского и немецкого балета»; «Четыре больших оркестра»; «Оригинальный оркестр русской балалайки под управлением Георгия Буланчика»; «Сцена перед “Сан-Суси”»; «Народная сцена перед Кремлем»; «Национальные танцы и хоры»… А на закуску – «Чудовищно большой фейерверк!»

И все – за шестьдесят пфеннигов. А членам CС или гитлерюгенд – и того дешевле: за тридцать.

Слева темнели силуэты русских церквей. Чуть выше – светлел контур Бранденбургских ворот. Еще выше висела в белом круге черная внушительная свастика…

– Устраивает этот набор? Мне думается, нет… Так что же вам молодой человек, делать у господина Скобликова и иже с ним?

«Кажется, этот дворянин сейчас меня сам распропагандирует…» – усмехнулся Дима и понес неимоверную околесицу насчет необходимости любыми путями вырвать родину из лап комиссаров и евреев. В духе всего того, что обычно говорилось на собраниях членов русского национал-социалистического движения, что писалось в «Новом слове» – русской эмигрантской газете, которую редактировал ярый враг советской власти Владимир Деспотули.

Когда Дима закончил монолог, старик, слушавший его сначала с явным любопытством, потом несколько удивленно, в конце концов хитро улыбнулся, словно говоря: «Давай, давай – мели, Емеля, раз тебе так надо»… И, уже не пытаясь ни в чем переубеждать унтер-офицера Кесслера, молча проводил его до двери.

«А ведь он не поверил ни одному моему слову!» – огорчился Варгасов. Отсчитывая ступеньки, как всегда немного бочком, Дима вспомнил: «Ты значишь то, что ты на самом деле…» Гёте – умница. Но он никогда не выполнял задания Центра! Варгасов не имеет права оставаться Варгасовым. Он должен быть Паулем Кесслером, стопроцентным «братом фашистом», готовым вместе с гитлеровцами освобождать свою поруганную родину.

Гулкие шаги Варгасова спугивали влюбленных.

Еще поворот, и начнется Виктория-Луиза-плац… Максим Фридрихович, хоть и предупрежден о поручении Скобликова, наверное, все же волнуется. Это их обычное состояние, будь оно неладно, – все время волноваться! Когда уж оно кончится? Видно, никогда…

О таких моментах, как арест на границе, как та история с Глейвицем, когда Дима, словно загнанный, бегал вокруг тайника и не мог туда пробраться; или те секунды, что он стоял в подвале над пустой ямой, – об этом речи нет.

Речь ѕ о буднях, о самых, казалось бы, заурядных вещах.

До дома оставалось не больше ста метров, и Варгасов уже предвкушал, как он поиграет с Максимом Фридриховичем в шахматы, как заберется перед сном в теплую ванну…

Его обогнала парочка, чуть не натолкнувшаяся на Диму, настолько они были поглощены друг другом. Потом какие-то юнцы, обошедшие Варгасова с обеих сторон, разом оглянулись, будучи уже на приличном расстоянии: лиц их Дима не разглядел – на головах были одинаковые темные шляпы, низко надвинутые на лоб.

Варгасов уже собрался было зайти к себе в подъезд, когда услышал женский крик: «Помогите!» И почти сразу же – еще более отчаянный: «Скорее!» Дима глянул в ту сторону, откуда неслась мольба, и увидел, что те, в шляпах, пристают к девушке, а она – с трудом отбивается…

Всего несколько секунд Варгасов колебался, а потом кинулся к ней. Увидев бегущего к ним военного, парни решили убраться подобру-поздорову. Один при этом от злости громко выругался, второй успел все же вырвать у своей жертвы сумочку.

Девушка, всхлипывая, нагнулась за беретиком, валявшимся у ног, а Дима потянулся к книге, лежавшей на тротуаре: она упала неудачно, «лицом» вниз. Разгладив помятые испачканные страницы, Дима протянул книгу хозяйке, впервые посмотрев на нее. И обомлел…

Поправляя рукой растрепанные каштановые волосы, сдувая со лба косо падавшую на заплаканные синие глаза челку, на него смотрела Маринка Мятельская…

«…Напав на Советский Союз, Гитлер и его кровожадная компания рассчитывали закончить войну до наступления осени и зимы. Эти расчеты провалились…Жестокие морозы, вьюги и метели, которые не страшны выносливому русскому солдату, будут способствовать тому, чтобы гитлеровские мародеры испытали судьбу наполеоновской армии, нашедшей в свое время на русских снежных равнинах свой бесславный конец. Такой конец ожидает и фашистские орды. Об этом позаботятся наши доблестные бойцы, командиры и политработники, уже доказавшие всему миру, из какого крепкого материала сделан советский воин».

(Из передовой статьи «Правды» от 16 сентября 1941 г.)

«Что это Мария так задержалась?» – Варгасов придвинулся поближе к огню: вечер выдался сырой.

За эти дни, что Дима провел в доме Таубергов, он привык к окружавшим его вещам, и даже примирился с ними. Если Марии Тауберг (именно ее он спас прошлой осенью от хулиганов), выросшей здесь, комнаты казались очень уютными, то Варгасова, неделю назад впервые переступившего порог маленького домика на самой окраине Берлина, неприятно поразила его мещанская обстановка.

«Вот это – да! – удивился Дима, не подозревавший, что в такую серьезную для жизни минуту его могут занимать столь пустяшные вещи. – Типичный “бидермайер”!»

Мария, хозяйничавшая на кухне, услышала Димино бормотание:

– Что за фамилию ты назвал, Пауль?

– Какую фамилию?

– Ты, кажется, упомянул какого-то Бидермайера.

– А-а. Просто мысли вслух! Такой господин никогда не существовал: это плод фантазии поэта Эйхродта. Слыхала о нем?

– Нет.

– Он жил бог знает когда и выпустил сборник, назвав его именем своего вымышленного героя… От него и пошло в немецком искусстве название целого направления.

– Как интересно!

Дима не стал объяснять Марии, что ничего особо интересного нет, что направление это – типично мещанское. Да и каким оно может быть, раз название ему дал филистер Бидермайер? Так и повелось: в духе «бидермайера», в стиле «бидермайер…» Из искусства этот термин перекочевал в быт, соединившись со словом «уютный». Да и что тут удивительного? Русские ведь говорят: «мещанский уют»?