Поединок во тьме - Михаил Соловьев Страница 43

Чувства мои — полностью всмятку. Заснуть пытаюсь, а из головы никак не идет скала и паника эта, которая меня охватила. Никогда так страшно не было. Ощутил себя пылинкой, когда понял, что не знаю я, как перестегиваться. Вверху тридцать метров, внизу семьдесят. Разум повиноваться отказывается. Единственное, на что ума хватило, — так это еще и фонарик отключить. Зачем так сделал — сам не знаю. Прямо как в детстве. Выключил свет, и нет меня. А раз меня нет, то и позора никакого.

Вишу себе около станции долбанной и думаю: «И что же дальше, мужчина?» Ответа тоже нет. Карабины перестегивать — выше моих сил, лучше уж просто висеть в темноте, и все. Будь что будет. Чувствую, сон меня одолевает. В экстремальных ситуациях всегда так — могу и в самом неподходящем месте уснуть. «Ладно, — думаю, — посплю немного, а потом разбираться будем». Слабость, конечно. Слабость и самоустранение от проблем. Всегда ругал окружающих за подобный настрой, а оказывается, и у меня фокусы в сознании имеются.

Проснулся от света. Слышу шепот:

— Мишенька, что с тобой?

«Мама пришла», — думаю, а сам еще на пляже около моря лежу. Солнце закатное, красота. Любуюсь и про видение странное думаю с шахтами и темнотой: мол, слава богу, это сон всего лишь.

— Мишенька, — мама шепчет. — Очнись давай.

Повернулся я с боку на бок, и на тебе — просыпаюсь в страшном сне своем.

Фонарик какой-то светит. Но руки и дыхание на щеках осталось.

— Мама, ты?..

— Это Аня, — слышу и понимаю, что девчонка на помощь мне спустилась.

Тут же кино в моей голове обратно закрутилось, и сообразил я комичность этой ситуации.

Признаюсь:

— Я забыл, что делать надо.

— Поняла, поняла, — шепчет Анечка. — Не переживай.

И в щеку так нежно мне дышит.

— Как же ты теперь труса целовать будешь? — бормочу.

— А так и буду, — говорит. — Причем именно сейчас, пока ты в моей власти.

И фонарь тушит. Поцелуй этот в полной тьме на высоте семидесяти метров никогда не забуду.

Нежный такой. Тепло дыхания. Прикосновения. Перетекает что-то из губ в губы, неимоверно вкусное. Еще слаще сна моего…

— Ты зачем свет потушил? — прервала поцелуй Анечка.

— Спать захотелось.

— Организм загасился, — говорит она непонятное. — Ну и что снилось?

— Солнце, море…

— Как тебе в ночь возвращаться?

— Ты рядом, чего бояться?

С моей вынужденной парковки стащила меня девчонка за пару минут.

Сразу вспомнил, куда и что перестегивать, даже Аня удивилась: мол, не специально ли ты, паренек, комедию разыгрывал?

Съехали в обнимочку. Дыхание Анино ухо щекочет, и поцеловать ее еще раз хочется. Внизу Петр и Лысый таращатся: мол, чего так долго?

Аня им по-быстрому что-то специальное рассказала. Серега головой покивал и вьючиться давай.

Пока я на себя груз наваливал, взгляды почуял. Несколько. Поинтересовался у Петра: может, эффект какой шахтный? Оказывается, здесь у каждого свое. Решил я расслабиться и постараться внимания этого постороннего не замечать. «Дальше видно будет», — думаю, и почему-то Козлякин мне вспомнился. Козлякин и оппоненты мои красноярские, что в Канске обосновались. Гоню их от себя, а они не уходят никак. Пыхтят в спину.

«Нет, не шахты это на меня действуют, — думаю. — Не иначе, следит за нами Вова».

Петру сомнения высказал. Тот отмахнулся: мол, ничего страшного, просто по одному не ходим.

Работы у нас минимум: ставим лагерь. Ночуем. Находим сероводородный штрек. Берем то, что обнаружим, и отчаливаем. Пешим ходом или по веревкам, он пока не решил. После видно будет.

Палатки поставили быстро. Пожрали. Петр двери старой насосной, где мы обосновались, на проволоку завязал и арматуры кусок изнутри к створке поставил. Если потянет кто, сразу брякнет — разбудит. Спать наметили шесть часов. Потом на поиски.

Море во сне больше не появилось. Прятался я теперь от красноярской братвы по темным щелям и все время старался не сорваться в поток подземный, который невидимо где-то внизу шумел. Когда проснулся от тычка Петра, сразу сообразил, где я. Полез из мешка.

Морду тру, а напарник мой офицерскую сумку свою открывает и план тащит.

— Налево пойдешь, — говорит, — коня потеряешь, прямо пойдешь…

— Не зови беду, — отвечаю. — Чую, в кармане клад.

Он на меня как на идиота глянул, палец к губам приложил и вверх показывает.

Понял я, что велит он мне лишнего не болтать.

— Здесь хоть и вентиляции нет, — шепчет, — но «слово не воробей» — выражение как раз для этих мест. Смотри, вот мы, — и карандашом в план отцовский тычет. — От нас до места всего метров двести, а потом еще пяток вниз и налево десять. Я этот спуск знаю, там даже лестница одна живая должна быть. В свое время сам ее туда перетащил.

Собираемся. Петр Анечку разбудил и на ухо ей инструкции шепчет. Та покивала, а потом ПМ свой выудила и в спальнике рядышком приспособила. Бодряк у меня в самый раз, будто не шесть часов спал, а все десять.

Завтракать не стали.

— Пристреляемся сначала, — партнер говорит. — Территорию посмотрим.

Пошли. Лучики наши мельтешат-мельтешат. Под ногами хлюпает, за спиной шуршание непонятное. Проводник не торопится. Светит по стенкам. Внимательно смотрит. Коридоры не тесные, вольно идем. Воздух камнем пахнет, где-то вдали — журчание. Иной раз капля на лицо упадет.

Выходим на пространство большое.

— Двор рудничный, — Петр шепчет. — Если не ошибаюсь, вот она, Заморенка территория.

На часы гляжу. Действительно, все мои ориентиры всмятку. По состоянию — утро, а на самом деле — три часа ночи.

Проводник пассы мои заметил и шепчет:

— Если и следил кто, то спит он сейчас, скорее всего. Вся моя задумка на пристрелку именно из этого исходит. Пробежимся сейчас не спеша и посмотрим, жив ли тот угол, что на папашиной карте указан.

Давай по земле возле переходов светить.