Маркитант Его Величества - Виталий Гладкий Страница 26

Демид Епифанов словно подслушал мысли Алексашки.

— Прошу отведать нашего сбитня, Демьян Онисимович, — сказал он, указывая на стол. — Как раз настоялся. Присаживайтесь. Уж не побрезгуйте...

— Благодарствуем, — сдержанно ответил Ильин-старший и уселся на широкую «гостевую» лавку, застеленную домотканым ковриком.

Он недолюбливал Епифанова. Тот был слишком свободолюбив, упрям и несговорчив, и правду-матку резал прямо в глаза. Но отказываться от его услуг Демьян Онисимович даже не думал. Демид Епифанов был потомственным рыбаком и знал рыбные места как никто другой в Архангельске. Отношения их были сдержанно-официальными, каждый знал своё место и не опускался до панибратства. Возможно, Демид и ушёл бы к другому хозяину, но Ильин хорошо платил, не придирался по мелочам, как другие рыбопромышленники, особенно разбогатевшие, поэтому Епифанов свои свободолюбивые порывы старался держать при себе. Тем более что Демьян Онисимович прислушивался к его мнению и не обижался на резкости, которые иногда позволял себе Демид.

— Как идёт работа? — поинтересовался Ильин-старший.

— А идёт... — неопределённо ответил юровщик; но потом спохватился, вспомнив, с кем разговаривает, и продолжил: — Ждём, пока лёд сойдёт, а пока плетём гавры ^[44] и невода, колья рубим для «забора». Старый изрядно прохудился, чиним. Время поджимает, а людей маловато...

Алексашка знал, что такое «забор». А как не знать, когда о рыбе в семье только и говорят?

«Заборы» ставили на реках. Они представляли собой изгородь, которой перегораживали реку от берега до берега. В изгороди оставляли один или несколько проходов, в которых ставились ловушки для рыбы, шедшей в верховья реки на нерест. Обычно в дно реки забивали сваи, которые служили опорой для щитов и жердей. На отдельных участках ставили козлы, сверху на них накладывали камни и делался помост.

Сооружали «забор» весной, а когда начинал образовываться лёд на реке, его разбирали, сушили и убирали до следующего года. Рыбакам нередко приходилось нырять в ледяную воду, чтобы заделать отверстие в изгороди, но основные ремонтные работы они делали зимой и по весне. Закончив городьбу, рыбаки должны были осматривать изгородь днём и ночью. Утром и вечером рыбу, попавшую в ловушки, извлекали и солили.

Алексашка на подъезде к рыбацкой избе увидел горы бочек, завезённых зимой. Отец всегда отличался предусмотрительностью — весной, когда везде сплошные топи и бурлит половодье, в эти места трудно добираться. Пойдёт сёмга, в чём её засолишь? Ушёл к Демиду и обоз с солью — Алексашка самолично оббегал все семьи рыбаков, собирая узелки с домашними наедками.

— Людей маловато? Дело поправимое... — Демьян Онисимович хитровато улыбнулся и указал на Алексашку. — Вот помощника тебе привёз.

— Дык я, енто, вроде, не просил... — недовольно нахмурился Епифанов.

— Да ты не переживай, он в долю не падает. — Демьян Онисимович мигом сообразил, почему Епифанов недоволен; лишний работник в ромше — заработок меньше. — Это мой сын, Александр. Хочу, чтоб ты обучил его рыбацким премудростям.

— У меня тут, чай, не школа! — резко ответил Демид. — Я, конечно, извиняюсь, но мне некогда с вашим сынком возиться.

— А возиться с ним и не нужно. Он будет работать наравне со всеми. Силёнок у него много, дури ещё больше, вот её-то и нужно осадить. И чтоб дело рыбацкое освоил, как аз-буки-веди. Досконально!

Взгляд Демьяна Онисимовича, который он вперил в юровщика, был тяжёл и востёр. Его последняя фраза звучала как наказ. Демид лишь вздохнул втихомолку — нашла коса на камень. Он знал, что обычно мягкому и обходительному хозяину иногда попадает вожжа под хвост, и тогда спасайся, кто может. В такие моменты Ильин был по-настоящему грозен, а при его-то силушке он мог и зашибить. Придётся смириться...

— Ужо постараюсь, — смиренно ответил Епифанов и посмотрел на Алексашку, как «рублём одарил» — погоди, парнишка, я тебе задам...

Но Алексашка лишь приветливо и беззаботно улыбнулся в ответ. Благодаря работе в лавке отца он научился разбираться в людях и понимал, что творится в душе Демида. Оставалась самая «малость» — сделать юровщика ручным как того медведя, которого водят по ярмаркам. И Алексашка с молодым задором мысленно дал себе обет, что сделает это непременно. А иначе, какой из него получится наследник уважаемого купца Ильина, если он не научится управлять людьми?

— Бочонки малые заметил? — деловито спросил Демьян Онисимович, решив, что вопрос с Алексашкой улажен.

— Как не заметить... — озабочено хмурясь, ответил Епифанов. — А на кой они нам?

— Сделаешь в них свой, особый посол — с травками ароматными, и обязательно с чёрной солью... — «Об этом можно и не напоминать», — буркнул Демид. — Сёмгу укладывай плотно, везти её придётся далеко и летом. И нужно, чтоб сёмга не испортилась ни в коем случае. Слышишь — ни в коем случае!

Чёрную соль запекали на хлебной основе с добавлением перетёртых ржаных зёрен и морских водорослей. Она имела вид ржаной буханки и при прокаливании приобретала чёрный цвет. Поморы солили сёмгу только чёрной солью. А знаменитый Епифановский посол не мог повторить никто из рыбаков; он был тайной Демида. Бочки с тавром Епифанова шли нарасхват, несмотря на более высокую цену за пуд, которая иногда перебивала даже цену на Кузоменскую сёмгу.

Самой дорогой была осенняя сёмга — «залом». Сёмга, выловленная летом, — «межень» — стоила в два раза дешевле. Из-за удачного расположения села Кузомень, что находилось неподалёку от впадения реки Варзуги в Белое море, выловленная здесь сёмга по праву признавалась вкуснейшей и пользовалась большим спросом, что объяснялось особой чистотой воды.

Алексашка уже знал, как поморские знатоки определяли ценность сёмги: сорт «поной» был вкусным, но маложирным; у «варзуги» мясо заметно нежнее, а осенняя считалась лучшей из всех беломорских сортов; «кола» была крупной, но грубой; этот сорт обычно солился скупо и небрежно; в «умбы» мясо было плотным, жестковатым; а «Кандалакша» относилась к худшим, малоценным сортам.

— Летом? — удивился Демид. — Дык кто ж словит-то хорошую сёмгу летом? Она ить большей частью худая, с голодухи. Не кормлена.

— А ты отбери самую жирную! Поштучно. Знаю-знаю, это не так просто. Но надо, Демид Афанасьевич, надо! Кровь из носу надо. И засоли так, чтобы всё было в лучшем виде. Очень на тебя надеюсь.

Самую наилучшую сёмгу добывали осенью; она была упитанной, жирной, крупной, нередко весом более двенадцати фунтов. Она не шла ни в какое сравнение с «меженью», выловленной летом. Интересно, зачем это отцу понадобился Епифановский посол летней сёмги? Демид никогда не опускал свой авторитет так низко. Он ставил своё тавро только на бочки с сёмгой осеннего посола.

«Неужто батюшка решил наладить торговлю с немцами на своих судах? — в недоумении подумал Алексашка. — А иначе, зачем ему нужна сёмга летом? Знать, готовит под навигацию...»