Маркитант Его Величества - Виталий Гладкий Страница 25

Ильин-младший заулыбался; Фомка был добрейшей души человек, весёлый и говорливый, в отличие от угрюмого Овдокима, из которого слова лишнего не вытянешь и который в любое время года казался озабоченным какой-то важной и неразрешимой проблемой. Когда Алексашка был маленьким, Фомка мастерил ему деревянных лошадок и катал на закорках.

Подошли и остальные солевары, вся артель, — десять человек. Демьян Онисимович начал раздавать им подарки домашних — куличи, пироги рыбные и курники, баранки, шанежки, сладости. Народ оживился, загомонил, начались расспросы, что там да как; Демьян Онисимович нос не задирал, общался с солеварами как с ровней, рассказывал, что знал и что мыслил.

Пока суд да дело, поспела ушица, и Фомка пригласил гостей отведать, чего Бог послал. Когда все насытились, Демьян Онисимович сказал Фомке:

— Ты вот что, Фома Савватиевич, уважь мою просьбу — введи моего наследника в курс дела. Покажи ему и расскажи, как соль добывается. Лучше тебя это никто не сделает.

— Дак это мы... запросто, — ответил Фомка, польщённый, что Хозяин обращается к нему по имени-отчеству; это было высшей формой уважения.

Фомка повёл Алексашку к «варне», представлявшей собой обложенную кирпичами и глиной земляную печь. Ильин-младший конечно же в общих чертах представлял, как идёт работа на усолье, но по молодости в детали особо не вникал. Был он здесь впервые, поэтому слушал внимательно и запоминал всё до мельчайших подробностей. Несмотря на свой ветреный характер, Алексашка всё же сознавал, что именно ему придётся продолжать семейное дело, а значит, он должен знать все его тайны.

— Далеко не каждому даётся найти усолье, — рассказывал Фомка. — Но твой батюшка скрозь землю видит! Позвал меня сюды и грит: «Ишши здеси!» Я ему: «Не могеть быть здесь солевой пласт! Никак не могеть!» А он: «Ты поговори у меня, поговори! Делай, что наказываю!» Пришлось засучить рукава... Долго мы тут землицу долбили, ох, долго.

Полгода бились. А бывает, и дольше приходится добираться до пласта. Это как повезёт... Сначала мы вырыли яму, а опосля скрозь глину до твёрдого грунта загнали широкую трубу из осины — матицу. Вон она, почернела вся. Затем шестами с железными наконечниками долго дробили твёрдую породу и вынимали её на поверхность. Вот тогда-то я и понял, что Демьян Онисимович чисто тебе прозорливец. Мы попали точно в солевой пласт! Да ещё какой! Эх-ма!

От переизбытка чувств Фомка ударил себя руками несколько раз по бокам: чисто тебе кочет — перед тем, как закукарекать. А затем продолжил:

— Опосля мы вставили в матицу меньшую по размерам сосновую трубу — ты гляди, гляди! — и раствор пошёл кверху. И какой — первостатейный! Льётся он в ендовину ^[41], а из неё — в варню, где стоит железный црен ^[42]. Вот тогда и начинаются мои страдания. Это хорошо, что седни мы выгрузили соль. Иначе я бы торчал возле варни, как привязанный.

— Это почему?

— Как только рассол в црене закипит, отойти от него не моги. А варка длится до полутора суток. Конешно, в одиночку с ентим делом мне бы не справиться, но у меня есть подмастерья. Нужно смотреть в оба за жаром в печи. Не приведи Господь допустить, чтоб соль пригорела и образовалась соляная корка на дне! Тогда всё пропало: днишше црена прогорает наскрозь и надыть искать новый. А он больших денег стоит. Вот и получат солевары в таком случае шиш с маслом. Твой батюшка хоть и добрый человек, но спуску не даёт. Виноват — плати. Со своей мошны. А то как же...

Фомка вдруг досадливо крякнул и загрустил. Наверное, и у него случались промашки, хотя мастером-солеваром он был первостатейным. Немного помолчав, он продолжил объяснения:

— Приходится постоянно и тщательно перемешивать соляной раствор, по надобности подливая в него свежего рассолу из ендовы. Главное не пропустить начало рождения соли. Когда соляной раствор загустевает, соль начинает оседать на дно црена хлопьями. Это значит, что надыть уменьшать жар в печи и постепенно гасить огонь. По окончании варки соль сгребаем лопатами к бортам црена и выбрасываем на полати. Там она сохнет, а затем мы ссыпаем её в «пузо», большой мешок... Долгое это дело, соль варить, тяжёлое и дорогое, но прибыльное. И нам хорошая деньга идёт, и Демьян Онисимович не внакладе. Одна беда — дров не хватает. Много их идёт, все окрестные леса уже повырубили...

Алексашка знал, что отец потратил на эту солеварню четыреста рублей. Но ему было известно и то, что от одной варки получалось около двухсот пудов соли, а пуд стоил рубль, два алтына и четыре деньги. Так что артель солеваров приносила Ильиным солидный доход; да и сами они зарабатывали немало.

Приказчики Демьяна Онисимовича на лодках-насадах и на дощаниках летом, а зимой на санях доставляли соль на продажу в Холмогоры. Некоторые солепромышленники отправляли караваны с солью по реке Онеге в село Турчасово, затем на Каргополь и далее в Москву — для большей прибыли. В Турчасове соль перевешивалась, при этом нередко те, кто этим делом занимались, жульничали, подсыпая в рогожные мешки с солью мелкую белую щебёнку — кардеху. Этим нехорошим делом занимались «казаки». Так поморы называли наёмных работников, батраков. Зато соль Ильина, доставленная в Холмогоры, всегда была отменного качества, без всяких примесей, и пользовалась повышенным спросом...

У солеваров Ильины задержался недолго. Они лишь переночевали в просторной избе, которую построили подальше от варни, в лесочке, чтобы дым не мешал свободно дышать. Уезжая, Демьян Онисимович предупредил Фомку, что через сутки к ним придёт обоз, десяток саней-розвальней, поэтому соль должна быть готова к отгрузке. На этом попрощались, и Кудеяр потащил болок дальше. Как-то неожиданно всё быстро подтаяло, и Овдокиму приходилось время от времени съезжать с дороги туда, где ещё лежал снег. Сама же дорога (собственно говоря, лесная просека, накатанная санями и возами) местами сбросила снежный покров, и жеребцу приходилось изрядно напрягаться, чтобы тащить сани почти по голой земле, которую едва прикрывал тонкий ледок, и то не везде.

В отличие от свойского Фомки, староста ромши Демид Епифанов был строг и суров. Он с достоинством поклонился в пояс Демьяну Онисимовичу, а на Алексашку и Овдокима даже не взглянул. Был он рыжеволос, невысокого росточка, сухощав, но жилист. Бороду Епифанов подстригал на аглицкий манер — коротко, с бакенбардами, одевался опрятно и был весь аккуратный и светлый, как пасхальный кулич. Похоже, он шибко любил порядок; изба, принадлежавшая ромше, сияла чистотой, все вещи лежали на своих местах, а на столе, застеленном узорчатой скатёркой, сверкал ярко начищенными боками медный сбитенник ^[43] — округлый сосуд с трубой-жаровней внутри и отверстиями-поддувалами в нижней части.

Увидев сбитенник и поняв, что он горяч, Алексашка сглотнул слюну. После дороги, особенно с устатку или когда человек озяб (путники изрядно продрогли, так как с самого утра начал дуть встречный сырой ветер), сбитень желанней любой еды и любого напитка. Обычно для приготовления сбитня мать заваривала в кипятке душистые травы, — шалфей, зверобой, валериану, мяту, душицу — добавляя немного хмельного мёда и пряностей. Одной кружки сбитня хватало, чтобы кровь огнём побежала по жилам, согревая и тело, и душу.