Непоборимый Мирович - Вячеслав Софронов Страница 24

На этом месте граф Юсупов перевел дыхание и глянул в сторону офицеров, внимательно вслушивавшихся в каждое слово. Потом перевел взгляд на стройные ряды кадетов и добавил от себя:

– Кому неведомо, поясню: государыня императрица когда только на трон взошла, то повелела все войны, что до нее начаты были, при первой возможности закончить на лучших для нас условиях. Тогда-то и мир со Шведской державой подписан был вечный. А вот теперь… Слушайте, о чем далее тут прописано.

И он начал несколько нараспев, монотонно, путая из-за своей близорукости окончания слов, читать дальше государственный манифест. В нем сообщалось, что король прусский дважды напал на Саксонию, землю, принадлежащую римской императрице королеве Венгеро-Богемской, российской союзницы. То же самое он предпринял и в отношении польских земель, разорив их. Действия его возбудили всю Европу, и российская императрица вынуждена была держать часть армии в границах Лифляндии.

После этого известия по залу пронесся пока что тихий шепоток: «Война». Кадеты заволновались, на лицах у многих появилось восторженное выражение, еще чуть – и весь строй мог прийти в движение, раздались бы крики радости. Тогда Игнатьев, чутко уловивший их настроение, тронул за рукав графа Юсупова, дав ему понять, чтобы он остановил на время чтение манифеста и, выйдя чуть вперед, громко скомандовал:

– Смирно! Прекратить разговоры!

Он дождался, когда кадеты подтянутся и прекратится даже самый незначительный шепот, а затем, чеканя каждое слово, отчетливо проговорил:

– Слушать со вниманием. Иначе… Иначе будем вынуждены отправить всех по классам и собраться вторично для повторного чтения манифеста государыни. – Тут он еще раз сделал паузу и уже другим тоном, как бы от себя, закончил: – Ее величеству будет доложено, как кадеты корпуса слушали высочайший манифест. – И уже совсем по-отечески и едва ли не с нежностью: – Господа, я хорошо вас понимаю… Ваша судьба, точнее, многих из вас, содержится в сем рескрипте. Но вы же воины и должны показывать свою выдержку. – Он пробежал быстрым взглядом, хмуря седые брови, по рядам, вновь взглянул на графа Юсупова и отступил назад, добавив: – Слушаем со вниманием!

Его обращение должным образом повлияло на кадетов. Разговоры прекратились, лица словно застыли, и лишь шумное дыхание, выдававшее нетерпение воспитанников, говорило о желании всех как можно скорее узнать главное, содержавшееся в манифесте императрицы. Понял это и граф Юсупов и уже не стал выделять каждое слово, а проговаривал их бегло, стремясь достичь самого важного из прочитываемого им текста. А смысл всего заключался в том, что армиям русским велено было чинить диверсию в областях государства прусского, дабы принудить короля к постоянному миру и прекращению чинить обиды населению других государств. Заканчивался манифест призывом к ежедневным праведным молитвам во имя прославления Господа как защитника государства Российского.

Закончив чтение, граф Юсупов вновь откашлялся и перекрестился. Словно по команде, в зал со всем причтом вошел корпусный священник, и началось торжественное богослужение. Кадеты вразнобой повторяли слова молитв, осеняли себя крестным знамением, но мысли их были заняты тем, будут ли они взяты на войну, и если будут, то когда. Никто из них не думал о смерти, о походных лишениях, страданиях от полученных в боях ран. Каждый мнил себя героем и мечтал как можно быстрее покинуть опостылевшие стены Шляхетского корпуса, ни мало не сожалея, что далеко не все науки постигнуты и нужно кому год, а иным и три продолжать учебу. Нет, все и думать не хотели задерживаться хоть на день в школьных классах и, выдай им сейчас форму, оружие, пошли бы, не задумываясь, вслед за выступившей в поход армией.

«Жизнь научит, а нет, так люди подскажут», – думал вместе со всеми и Мирович. Он уже и забыл, как шел на общее построение, готовый к разоблачению, предчувствуя печальное завершение своей судьбы. А тут вон оно, как все обернулось, даже не ожидал.

Он поискал глазами патрульного офицера, с которым не так давно столкнулся возле сената. Тот с вместе с другими корпусными офицерами участвовал в общей молитве.

«Как же так случилось, что указанный мной человек оказался лазутчиком? – запоздало спросил сам у себя Василий. – Может, они ошиблись? Не могло же так совпасть – я указал, и тот вдруг лазутчик? Что это? Совпадение или перст Божий?»

При этом он истово перекрестился и поднял глаза к расписанному неизвестным художником потолку, где изображена была битва русской гвардии со шведами, а сбоку, над группой офицеров, стоял царь Петр с поднятой призывно рукой и с вздыбленным в сторону неприятеля конем.

Почему-то раньше он не особо вглядывался в эту картину с изображением первого русского императора, участвующего в сражении. А сейчас вдруг задался мыслью о своем отношении к человеку, погубившему всю его семью. Несомненно, из-за него, а не из-за кого-то другого, он, Василий Мирович, влачит жалкое, практически нищенское существование без единой копейки в кармане и вынужден зарабатывать написанием прошений. Он сослал его бабку и отца с братьями в Сибирь. Там, в Тобольске, похоронены его отец и мать. И он, Василий, родился в Сибири, но не хотел считать тот край своей родиной. Мало ли где он мог родиться по воле случая! Хоть на Луне. Он же есть казак запорожский, и родина его – Малороссия – и никак иначе! А Сибирь – это так, временное прибежище. Вдруг ему захотелось именно сейчас всеми правдами и неправдами оказаться на родине своих предков, ощутить ее запах, искупаться в реке, увидеть цветущие сады, о которых столько рассказывала бабка Пелагея.

Но он хорошо понимал, что желание его практически невыполнимо… Если его после первого года обучения даже и зачислят в действующую армию, то он окажется или в Лифляндии, а то и в самой Пруссии, но никак не в Малороссии.

И тут неожиданно ему пришла в голову совсем другая мысль: а почему, собственно говоря, он должен сражаться за дочь императора Петра лишь потому, что ей вдруг не понравился прусский король Фридрих? Он, казак по рождению, сам вправе решить, против кого следует направить свое оружие. У казаков принято всем вместе на казачьем кругу решать: идти на войну или нет. Сейчас же его никто не спрашивает, желает ли он принять участие в походе. Но почему тогда все другие так обрадовались, лишь прозвучало слово «война»? Их ведь тоже никто не спросил, желают ли они сражаться.

Чем же тогда он, Мирович, отличается от остальных своих товарищей по корпусу? Неужели ни в ком не всколыхнулось чувство собственного достоинства, когда все воины равны меж собой? Разве они, связанные воинским братством, не будут одинаково подвержены смерти, которая сравняет всех, несмотря на звания и должности? Ведь по рассказам отца и его братьев, казаки выбирали своих начальников лишь на время походов, а потом в любой момент могли их переизбрать. Куда все ушло? Почему поменялись люди, и теперь уже не от их воли, а от желания того, кто посажен на трон, зависит, начинать или нет войну? Неужели теперь жизнь подданных безоговорочно принадлежит царям или императорам?

«Да так даже с рабами не поступали, – продолжал развивать свою мысль Мирович, – а у свободных людей всегда был выбор, зависящий лишь от воли Бога. Неужели императрица взяла на себя Его роль и может решать за Него, когда и с кем воевать?»