Непоборимый Мирович - Вячеслав Софронов Страница 23

Действительно, одно дело было стащить у торговок пирог или калач, и совсем другое – ввести в заблуждение военный патруль. Это уже преступление серьезное…

«А может, патрульный не опознает меня? – пронеслась в голове успокоительная мысль. – Обычно торговок ведут перед строем, а тут почему-то пришедший военный стоит в стороне и не пытается найти кого-то».

– Как вижу, наш герой страдает излишней скромностью и не желает признаться в своем поступке, – громко произнес генерал Игнатьев. – А зря. С его помощью патрульные задержали господина, не имевшего при себе паспорта и к тому же не говорящего по-русски. Как выяснилось, в столицу он прибыл не откуда-нибудь, а из самой Пруссии, с которой у нас очень непростые отношения. Но это уже не наше дело, и кому положено, разберутся с тем господином. Но вот задержать его помог один из наших кадетов, за что ему честь и хвала. Так он здесь? – повторил генерал свой вопрос. – Пусть выходит без всякого стеснения, а то потом будет поздно.

Василий, понимая, что момент может быть упущен, сорвал с лица ставшую ненужной повязку и, не поднимая головы, сделал два шага вперед, застыв перед строем.

– Подойди ко мне, – поманил его рукой генерал. – Кто таков?

– Кадет Василий Мирович, – отрапортовал тот, подойдя на несколько шагов к генералу.

– Что же сразу не вышел? Больно стеснителен, – покачал головой Игнатьев, – на тебя это не похоже. Не ты ли по зиме приходил ко мне в кабинет с каким-то делом?

– Так точно, – гаркнул Мирович. – Я приходил.

– Тогда не побоялся, а тут вон какая напасть на тебя напала. Не пойму что-то тебя. Ладно. Господин капитан, – обернулся он к патрульному офицеру, – он вам указал на того господина? Поглядите хорошенько, а то… всякое бывает… молодо-зелено. Боюсь, чтоб ошибки не случилось…

– Да вроде он, – не очень по-военному отозвался капитан. – Я его лица, если признаться, не рассмотрел, а потом погнались догонять того господина, и совсем не до него стало. Но раз говорит, что он, значит, так оно и есть.

– А мы сейчас это проверим, – усмехнулся генерал. – Скажи-ка мне, молодец, где ты с патрулем встретился? Надеюсь, этого не забыл от лишней своей скромности? Ну, отвечай живо…

– Неподалеку от правительствующего сената, ваше высокопревосходительство, – отчеканил Василий.

Генерал вопросительно глянул на патрульного капитана, а тот в ответ радостно кивнул головой, подтверждая ответ Василия.

– Там оно и вышло. Мы его спросили, чего он там делает, а он и указал на того господина, а обо всем остальном вы сами знаете.

– Понятно, – негромко произнес генерал, пытливо вглядываясь в лицо Василия. – Ну, молодец! Хвалю за то, что поступил верно, а чем тебя отличить, еще подумаю. Ты пока становись в строй, у меня к вам ко всем еще другое объявление будет.

Мирович развернулся кругом и вернулся в строй, заметив на ходу, с каким восхищением смотрят в его сторону остальные кадеты. Аполлон Ушаков, стоя в противоположном ряду напротив него, широко улыбнулся и подмигнул, давая понять, насколько он доволен за своего друга. Но Мирович не счел нужным ответить ему, поскольку их отношения за последнее время оказались изрядно подпорченными из-за картежной игры, в которую Василий неожиданно для себя втянулся. Едва выдавался свободный момент, он находил Ушакова или Петра Ольховского и после короткого приветствия заводил разговор о том, что пора перекинуться в картишки, если те не против. В результате он проиграл каждому из них по несколько рублей, но друзья, если можно было их так назвать, до поры до времени с отдачей денег не торопили, хорошо понимая, что взять их Василию все одно неоткуда.

Сам же Василий всячески ругал себя за картежное пристрастие, но как с ним бороться, не знал. Дело дошло до того, что карты снились ему по ночам, и на месте королей и валетов он видел лица своих сотоварищей по игре, зловеще улыбающихся ему. Он потому и возобновил свои походы по городу, что таким образом пытался убить время, чтобы вновь не засесть за карты.

Вдруг он услышал чьи-то голоса за дверью зала, а когда вгляделся, с удивлением различил вошедшую группу военных, среди которых был и попечитель корпуса сам граф Юсупов. Вместе с ним вошли два генерала и еще несколько совершенно незнакомых офицеров. Лица у всех были крайне взволнованны, а граф Юсупов нес в руках свернутый в трубку лист бумаги, держа его с таким подобострастием, будто бы там находилась его собственная судьба, и он боялся уронить ее на пол. Он торопливо подошел к генералу Игнатьеву и что-то тихо сообщил тому. При каждом его слове брови генерала взлетали вверх, а уголки рта плотно сжимались, в результате чего лицо его, казалось, окаменело, взгляд потух, плечи опустились вниз, и весь он как-то сжался, ссутулился. Он украдкой взглянул в сторону начавших шуметь кадетов и что-то негромко ответил графу. Тот кивнул в ответ, и тогда Игнатьев, набрав в грудь воздух, сделал несколько шагов вперед, в результате чего окончательно отделился от остальной группы офицеров и воспитанники могли различить малейшее изменение на его лице и даже слышать его частое, прерывистое дыхание. В зале неожиданно наступила напряженная тишина, как бывает во время сообщения о чьей-то смерти.

– Кадеты, смирно, – как-то обыденно и по-домашнему, без обычного напора в голосе скомандовал Игнатьев.

И такое его обращение подействовало на кадетов гораздо сильнее и неожиданнее, нежели привычно отдаваемая во весь голос зычная команда. Все не только подтянулись, подравнивая строй, но внутри у молодых людей все сжалось, руки словно приросли к телу, дыхание замедлилось, как перед неожиданной опасностью. Они вдруг поняли, что случилось что-то непредвиденное, во что они сейчас будут посвящены. И неизвестно, насколько эта новость коснется каждого, не зацепит ли что-то родное и близкое, живущее в них пока еще тихо и неприметно. Однако стоит лишиться этой незаметной малости, как жизнь у всех изменится и понесется вихрем, покатится непонятно куда и зачем.

В зале установилась тишина невероятная, не слышно было не то что шепотка или чьего-то голоса, но в миг прекратилось покашливание, сопение; скрип пересохших у печки башмаков и тот прекратился. Неожиданно громко прозвучал шелест развернутого Юсуповым листа, который он поднес к самым глазам и хотел зачитать, но потом отвел бумагу от лица и кивнул зачем-то Игнатьеву, давая тем самым какой-то знак или распоряжение. Игнатьев понял графа и вновь обратился ко всем:

– Указ ее императорского величества. Слушать всем и мест своих не покидать до конца прочтения. И все, что здесь сообщено будет, хранить в полной тайне, пока не разрешено будет говорить о том публично.

Закончив говорить, он кивнул теперь уже в ответ Юсупову, и тот, пару раз кашлянув, словно пробовал, ладно ли у него поставлен голос, заскользил глазами по принесенной им бумаге:

Манифест государыни нашей императрицы Елизаветы Петровны о несправедливых действиях короля прусского противу союзных с Россиею держав Австрии и Польши.

Непременное Наше желание пребывать со всеми державами, а особливо с соседними, в дружбе и добром согласии, показали Мы с самого Нашего на Прародительский престол вступления, скорым пресечением тогдашней с Швецией войны…