Конец – молчание - Виктор Егоров Страница 23

Максим Фридрихович, обычно больше покуривавший свою трубочку, чем поучающий, вдруг задал Диме стихотворную загадку. Чьи, мол, это строки? «О, доблестный, рвешься ты в бой, осмелев. Но прежде, чем ринуться – дело бойца намеренья вражьи постичь до конца…» Варгасов смутился: во-первых, он не знал автора, во-вторых, сразу же понял намек.

– Это знаменитый Фирдоуси. Абуль Касим. Родился и умер в Тусе, в Хорасане, в одной из провинций Ирана, в полной нищете. Как-то шах оскорбил великого поэта, и тот, покинув дворец, удалился в свой крошечный городок. А когда властелин, желая загладить вину, послал в Тусе огромный караван с бесценными дарами, было уже поздно…

Обыграв в тот вечер Кулиева в нарды, Горин легко встал и потянулся: с тех пор как мамаша Нури Алиевича позанималась его спиной, Сергей Васильевич забыл о своем радикулите.

Правда, некоторое время еще пришлось мазаться какой-то обжигающей смесью и пить горчайшие настои, но овчинка все же стоила выделки – без конца подтрунивал Кулиев. Горин мгновенно парировал:

– «Лучше блюдо зелени, как утверждал царь Соломон, и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть…»

– Я требую реванша! – угрожающе произнес Кулиев.

– Ну, ладно, ладно… Расшумелся! – Горин сел к столу, и через минуту в комнате уже снова слышался стук кубиков и хлопанье шашек о нардовую доску: «шеше беш» («пять и шесть») была весьма шумной игрой, особенно когда ею занимались азартные люди.

Дима пошел тогда немного проводить Максима Фридриховича. В центре города вместе они никогда не появлялись: «Терьякеш», который с осени был под наблюдением Кулиева и задания которого, после согласования с Нури Алиевичем, «в меру сил» выполнял Кесслер, мог все же за ним следить.

Особенно теперь, когда Муслимов узнал о «горе» Кесслеров: Павел, работавший в местном потребсоюзе, совершил вместе с несколькими товарищами очень крупную растрату и, боясь суда, спрятался у друзей, надеясь, что там его не найдут. А отцу приходится говорить милиции, что тот неожиданно куда-то уехал, даже не поставив его в известность…

Убитый вид Максима Фридриховича и разговор в народе о злоупотреблениях в потребсоюзе, кажется, убедили Муслимова. И когда Кесслер, в полном отчаянии, попросил его связаться с Шелбурном, чтобы тот помог им с сыном бежать в Иран, нехотя согласился это сделать, тут же, впрочем, потребовав, чтобы Максим Фридрихович достал некоторые радиодетали: покупать их в магазине Муслимов считал опасным.

Ему, конечно, не хотелось выпускать из Баку такого безотказного человека, как Кесслер, но, памятуя о давней дружбе того с полковником и опасаясь взбучки, если с Максимом Фридриховичем что-нибудь случится, решился все-таки по своим каналам доложить Шелбурну о происшедшем и передать просьбу Кесслера.

И вот в новом доме на Баилове, неподалеку от Биби-Эйбата, несколько человек нетерпеливо ждали ответа полковника. От него зависела вся операция, придуманная Кулиевым: переправить в Персию под видом сына Максима Фридриховича Диму Варгасова. А там – и Германия становилась большей реальностью.

В Иране у Кесслера – это было проверено – сохранилось много знакомых по корпусу Баратова, не захотевших вернуться в Россию. В том числе и Григорий Степанович Величко, заправлявший местным филиалом русской фашистской организации, центр которой находился в Берлине. На него-то и была основная надежда! Неужто не поможет старому приятелю, только что похоронившему жену, устроиться на первых порах? А может, даже и перебраться в Германию?

Ведь Паулю надо поступить в университет! На родине, к сожалению, ничего не вышло: сыну царского офицера туда дорога была закрыта. Но почему способный мальчик должен расплачиваться за поступки родителей, уже сто раз жалевших, что уехали из Тегерана и попали в лапы к Советам? Некрасивая история с деньгами, в которую Пауля втянули более опытные люди, – результат нервного потрясения после смерти матери… А также несправедливости окружающих по отношению к младшему Кесслеру, которую тот постоянно ощущал…

Но пока в мыслях у всех был Шелбурн. Вдруг он откажет? Тогда пойдет насмарку почти трехмесячная подготовка. Максим Фридрихович за это время стал хорошим радистом, Дима – пополнил свои знания о Германии и изучил Персию.

«Отец» и «сын» стояли неподалеку от дома Кулиева – дальше идти вместе они не рисковали – и смотрели на россыпь огней внизу, под горой: основной Баку был там. И хоть февраль не лучшее время года в этом субтропическом городе, хоть неизбывный запах нефти еще не перебивался, как в апреле или мае, терпким ароматом южных растений, все здесь было мило и знакомо. Все было своим, родным…

Особенно для Кесслера, прожившего в Баку двадцать лет! Жаль только, что эти годы были отравлены постоянным страхом, что зыбкое благополучие семьи в любой момент может рухнуть. Да, это был дом, построенный на песке, хотя и жила в нем Ольга – энергичная женщина, теплая и реальная…

Кесслер и Варгасов молча простились. Два человека, еще недавно совсем незнакомые, а теперь настолько близкие, насколько могут стать близки люди, идущие на такое задание. Кроме всего, они просто пришлись друг другу по душе. В подобных ситуациях это – не последнее дело…

Диме нравился сухопарый, не отяжелевший с годами, безукоризненно интеллигентный Кесслер. Нравилось, как Максим Фридрихович вел себя, когда пришел к Кулиеву: не искал оправданий, не просил о снисхождении. Нравилось, как просто отреагировал на предложение Горина и Кулиева искупить свою вину перед родиной… Сразу же сказал, что пойдет на это с большой радостью.

А Дима «взял» Кесслера педантичной аккуратностью, рассудительностью и, как ни странно, грустью в светлых глазах, перемежавшейся, то вспышками безудержного смеха, то ядовитым сарказмом, то мягким юмором – весьма неожиданными для человека такой неприметной внешности.

– Ну, спокойной ночи, сынок! – Кесслер, не отпуская руку Димы, еще некоторое время смотрел на огни у своих ног. Очень не хотелось ему отправляться в свое осиротелое жилье. – Пойду… – Максим Фридрихович нехотя выпустил ладонь Варгасова. – Значит, договорились: если не будет никаких известий, явлюсь в пятницу, если что прояснится – в тот же день.

Дима долго глядел вслед Кесслеру, шагавшему по узкому тротуару четко и красиво, будто на параде. Он вспомнил вдруг, как, обсуждая с Кулиевым судьбу Максима Фридриховича, Горин привел слова Конфуция: «Ошибки, которые не исправляются, вот настоящие ошибки…»

Когда Варгасов вернулся в дом, мужчины уже не играли в нарды, а, надев фартуки, готовили ужин. Нури Алиевич отправил мать погостить в деревню, поэтому обходились своими силами. Главным кулинаром был, конечно, хозяин, большой знаток азербайджанской кухни. Остальные – на подхвате: подать, принести, почистить картошку, вымыть рис…

И Горин, и Кулиев нервничали, хоть старались скрыть это за всякими шутками-прибаутками, нардами и приготовлением сложнейших местных блюд. Что сейчас думает Шелбурн? Неужели бросит Кесслера в беде?

А через день в доме на Баилове был праздник: когда стемнело, неожиданно пришел Максим Фридрихович и торжественно объявил, что Шелбурн сказал «да».