Конец – молчание - Виктор Егоров Страница 22

Обрадованный возница, нахлестывая лошадь, извинялся:

– Пах-пах! Из-за этого проклятого осла господа потеряли столько времени! Сейчас приедем к замку Хазр-Фирузе, уж там-то будет тихо и спокойно!

Он без умолку болтал, обильно пересыпая свою речь пословицами, поговорками, стараясь развеселить мужчин – тут все были на это большие мастера, – и не замечал, что приезжие сидят молчаливые, пригорюнившиеся – как молодой, так и пожилой…

В центре безлюдной каменной пустыни высился охотничий замок, Хазр-Фирузе. Охотиться практически здесь было не на кого, и замок, построенный в стиле барокко, стал музеем, куда приезжали почти исключительно иностранцы.

Путники постояли немного около пруда, прошли вдоль бассейна, который он питает, потом отправились в совершенно пустой замок.

Они ходили из комнаты в комнату, из зала в зал, рассматривая образцы персидского изобразительного искусства, которыми славится Хазр-Фирузе. На старинных изразцах, покрывавших стены, – традиционные сюжеты:

Мусульманин в чалме нежно обнимает обезьянку…

Куда-то едут на белых верблюдах воинственные стрелки…

Коварная кошка забавляется с мышью перед тем, как полакомиться ею…

Охотник из последних сил борется с медведем…

Две легкомысленные нагие женщины качаются на качелях…

Курильщики опиума с наслаждением выпускают из ноздрей дым…

Дружная пара обезьян в тюрбанах внимательно читает книгу…

Группа людей, забыв обо всем на свете, самозабвенно режется в карты…

Гривастый лев вскочил на спину слону…

– Похоже на Германию и Австрию, да, отец? Хотя Гитлер – далеко не царь зверей, а канцлер Шушниг – тем более не слон. Все ездил договариваться с «великим фюрером», лебезил… И вот! Последнее время Геринг твердил, что отношение Германии и Австрии – чисто семейное дело. Кончилось же оно бандитским захватом, который теперь трактуется как чуть ли не свадебный пир: все целуются, поют, пляшут… Берлинские дикторы едва не лопаются от восторга и умиления: Гитлер снова на своей родине! Наконец-то он смог совершить триумфальную поездку от Браунау, где появился на свет, до Линца!

– Если бы хоть кто-нибудь верил в это, сынок… Ведь еще до захвата власти Гитлер написал в «Майн кампф» совершенно откровенно, что «немецкая Австрия должна вернуться к великой Германской отчизне!» А поскольку книга эта – отнюдь не библиографическая редкость, всем ясно, чего стоит и «чисто семейное дело», и борьба «прогрессивного» Шушнига со своим «реакционным» земляком Зейсс-Инквартом, и умилительное торжество «воссоединения». Кукольная комедия, цена которой – ломаный грош! Правда, фюрер несколько озадачил Запад: обещал пойти на Россию, а двинулся в Австрию… Он как-то проговорился, что Россия такой огромный кусок, которым можно и подавиться. Очевидно, из-за этого пока изменил свои планы. Но от главного, я думаю, он не отступится! Помнишь, мы недавно переводили «Майн кампф» и тебя поразило одно место?

– Да, да, сейчас… Значит, так: «Если мы хотим иметь новые земли в Европе, то их можно получить на больших пространствах только за счет России…» На немецкого обывателя это, конечно, безотказно действует.

– Еще бы! «Михель» на такие вещи клюет мгновенно. В этом – весь расчет… Как это у Гейне? «Михель, пищей без стесненья свой желудок начини, а в гробу пищевареньем ты свои заполнишь дни…»

– Зато Гитлер теперь для бюргеров – мессия! Уж если рождественскую песенку про него распевают…

– Да, его причислили к лику святых. Как все это смешно и грустно! Но в Германии, среди тех, кто вершит дела, уже давно решено: «Лучше Гитлер, чем коммунисты…»

Они говорили негромко, но из-за отличной акустики голоса их звучали гулко и четко под расписными сводчатыми потолками. К счастью, они были в замке одни и имели редкую возможность хоть в какой-то степени сбросить с себя маску и немного расслабиться.

С утра, после «важного сообщения» по радио, в котором взахлеб говорилось о том, что сегодня в Вене опубликован закон, согласно которому Австрия присоединилась к Третьему рейху, о «бурной радости» австрийцев в связи с тем, что над ними отныне колышется фашистские штандарты, – на душе было отвратительно.

– Нам пора, наверное?

– Сейчас, отец. Еще чуть-чуть!

Они снова пошли от изразца к изразцу, от стены к стене. Потом остановились около девиц на качелях.

– «Вино да косы женские – вот мира глубина»…

– Кто это, отец? Здорово напоминает Есенина.

– Да, пожалуй, есть сходство… Недаром мудрецы утверждают: все люди – братья. Это Хафиз. Для своего времени – подлинный революционер! Воспевать красоту женского тела, которое Коран требовал полностью закрывать, и вино – а настоящий мусульманин не должен его пить – это истинный подвиг, на который не каждый отважится! Ну, идем. А то возчик, заждавшись, опять, наверное, ругается.

Они сели на бугристое от ослабевших пружин сиденье и откинулись на кожаную спинку. Отец, достав небольшую трубочку-«носогрейку», молча закурил. Сын тоже молчал.

Неприятностей последнее время у них было хоть отбавляй. Почему все-таки Величко, так хорошо встретивший приятеля после двадцатилетней разлуки, теперь избегает его, даже перестал интересоваться, как продвигается перевод на русский язык «Майн кампф», который сам же попросил сделать.

Дмитрий Варгасов – то есть Пауль Кесслер, в которого Дима превратился полтора месяца назад, благодаря идее Кулиева, подхваченной и воплощенной Гориным, – совсем приуныл. Максим Фридрихович молча обнял его за плечи, хотя никогда сентиментальностью не отличался.

Это означало, очевидно, следующее: «Нельзя раскисать, сынок… Что бы ни случилось, не нужно терять надежды. Даже в самый критический момент! У каждого человека, хоть раз в жизни, бывает свой шанс. Все дело только в том, сумеет ли он воспользоваться им. А у нас с тобой не такое уж критическое положение. Все еще образуется…»

Наверное, именно это сказал бы Кесслер своему вновь испеченному сыну (настоящий, во избежание неожиданностей, переехал из Баку), если бы не опасался возчика: здесь многие знали иностранные языки, в том числе и русский.

Но Дима и так все понял. На минуту ему стало неимоверно стыдно: он – молодой, здоровый – и вдруг расклеился. А Максим Фридрихович, проживший такую мучительную жизнь, потерявший недавно жену, расставшийся неизвестно на сколько с сыном, утешает его, вселяет уверенность и оптимизм.

…В Баку, на Баилове, где жил Кулиев и где обосновались Горин и Варгасов перед выводом Димы за кордон, у него было бодрое и деятельное настроение. От нетерпения (все неимоверно затянулось!), от переполнявшего его желания начать наконец действовать (лаборатория профессора Пфирша работала на полную катушку), просто от юношеской жажды романтики (осторожность «стариков», конечно, чрезмерна) море казалось ему по колено. Лишь бы скорей!

Это хорошо видел Горин, задумчиво поглядывая на грустно-спокойного «отца» и чересчур оживленного «сына».