Охотники за голосами - Роман Романов Страница 31

– …И вообще, кто в нашем мире герой и властитель? Не в твоем лесу, а у нас там, в цивилизации? Тот, кто «Не верь, не бойся, не проси!», и все нормально будет: подвиг, деньги, харизма!

– Эхе-хей, эхе-хей! Не Иван-царевич ты, конечно, и не Иван-дурак тем более. Чугунок. Черенок от метлы, такой же непотребный. Как же так можно: и не верить, и не боятся, и не просить? Да тебе не царствовать, тебе учиться надо, на выбора́ он собрался…

– Не, ты, бабушка, конечно, вся такая ненормальная, мудреная, но я тебе по науке объясню. Формула «Не верь, не бойся, не проси» – это именно что для героев, понимаешь? Герой, он со времен древней античности отличается от обывателя, это другой человек. Обыватель как раз «верит, боится, просит», на то он и обыватель, народ по-твоему. А герой – противоположность обывателю. Герой всегда получает власть, весь вопрос, какие подвиги ему совершить для этого придется. Одна проблема у меня получается. Почему герой берет власть? Потому что он от самих богов ведет происхождение! А если он без родословной, то не факт, что он избранный – ему подвиги нужны, чтобы его обожествили как следует, и тогда власть его будет. В общем, в смысле политтехнологий мне маленькое, но очень убедительное для местного народонаселения геройское чудо необходимо, понимаешь, бабуля?

– Ох, сынок-сосунок! На-у-ка! Ге-ро-и! Обы-ва-тели! «Не верь, не бойся, не проси!». И вот чего я с тобой разговариваю? На выбора он собрался. Не будил бы ты во мне каннибалку, а? По-твоему объясню, по-басурмански, раз ты русского языка не понимаешь, пока щи в печи томятся…

Баба-яга хлебнула чайку, закатила глаза к потолку избушки, будто что-то разглядывая на нем, сложила сухие, словно из переплетенных черных веревок, руки на грязный передник и продолжила в неожиданной для Кузнечко манере:

– Коммуникации власти и народа обусловлены, в том числе, культурными архетипами. Модель коммуникации вырабатывается веками и слабо подвержена существенным деформациям извне. Элементарные социологические наблюдения и анализ опыта поколений позволяют без труда вычленить социокультурную логику и формулу этой коммуникации. Например, в русской цивилизационной повседневности:

– власть не любит, когда с ней спорят, власть любит, когда ее просят;

– власть любит, когда ее просят, но не любит, когда просят много;

– власть не любит, когда у нее просят много, но любит за маленькую помощь получать большую благодарность.

Следовательно, реальная поведенческая инструкция: не спорь, не жадничай, благодари…

Енто мудрость для народу, по твоему, для о-бы-ва-телей, он так с вами и поступает, чтобы объегорить таких, как ты, да получить с паршивой овцы хоть шерсти клок перед выбора́ми. – В этот момент страшная бабка одним своим зеленым глазом пронзительно посмотрела на гостя. Кузнечко невольно съежился под ее властным, почти физически осязаемым взглядом, впервые поверив, что такая и правда сожрать может. Яга снова обратила взгляд к потолку, прищурилась, и продолжила: – Эта базовая поведенческая модель мирного сосуществования народа и власти в России оказывается сильнее любых институциональных форматов и демократических процедур вводимых и (или) насаждаемых в ходе многочисленных модернизаций…

В обчем, сынок-сосунок… – В этот момент Баба-яга встала и начала копаться в удивительно чистой и белой, в сравнении с окружающей обстановкой и ею самою, русской печи. – В обчем, ежели ты, балда неотесанная, считаешь, что Царь-батюшка или воевода какой, или даже самый заштатный депутатишко весь такой загадочный Герой для народа, то любой Иван-дурак тебя победит на выбора́х. Потому как Иван-дурак дурацких журналов не читает, експертов всяких толстолобых не слушает, а секрет сердцем чуйствует… Потому что он ради своей ненаглядной три пары сапог стопчет, три кафтана изорвет, к черту на кулички залезет, а потом за это еще и полцарства нечаянно получит, ну или целое, енто смотря как ему повезет вернутся…

– Мировая бабка! – выдохнул будущий губернатор. – Так помоги мне, бабушка, хоть по-твоему, хоть по-какому!

– В баню я тебя не поведу, милок, не готовый ты ишо, а помочь – помогу, помогу. – Баба-яга еще раз внимательно заглянула в глаза Кузнечко так, что он себя почувствовал вывернутым наизнанку. – Совсем ты ничейный в жизни, ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса. Ни христианин, ни язычник, ни русский, ни немец, ни деньгами жизнь меришь, ни правдой. Ну, может хоть перестанешь дурью своей маяться, вот тебе клубок, попьешь чайку счас, чашечку щей моих навернешь, потом еще запьешь, и за клубочком, за клубочком, он тебя и приведет куда надо…

Политконсультант взял в руки мягкий шарик грубых шерстяных ниток, покрутил его, понюхал, совершенно не понял, как этот комочек его может куда-то привести, положил его в карман и довольный, обнадеженный, принялся чаевничать со старухой, тем более что чаек с каждым глотком казался все вкуснее.

В дружеской атмосфере чаепития Кузнечко все больше и больше нравился старухе, а она ему. Он, забыв про выборы, принялся выяснять, как такие волшебства как шапка-неведимка, меч-кладенец, ковер-самолет возможны в природе и разве можно этому шарику доверять? Баба-яга смеялась скрипучим старческим смехом, по-доброму обзывала его дубиной стоеросовой и объясняла так, чтобы понял человек с мозгами и образованием среднестатистического жителя современного мегаполиса. Он так и понял для себя: шапка-невидимка – это когда человек вдруг начинает понимать, что на самом деле люди думают и хотят. Будто рядом стоял и подслушивал. Волшебный клубочек – это пространственная интуиция. Меч-кладенец, меч-кладенец… Про меч Кузнечко так и не запомнил, и потом, как ни ломал голову, не мог вспомнить…

* * *

Иван подскочил на месте метра на полтора вверх и вбок, уже во второй раз увидев императора всероссийского Павла собственной персоной. Застонал, сел на траву, зажмурил глаза, снова открыл, снова зажмурил, снова открыл и сказал, разговаривая сам с собой. «Не исчезает! Ну, не может же быть! Это же психическое расстройство. Второй раз! Главное понять, что я не сплю, не сплю и не брежу!»

Иван медленно поднялся, не сводя глаз с императора, бочком подошел к тоненькой березке у самой обочины и со всей силы ударил по стволу рукой. Взвыл от боли и упал в траву, зажимая ударенную ладонь в коленях. «Не сплю! Так, дважды три? Шесть. Имя-отчество Кузнечко? Василий Сергеевич! Время года? Лето. Бабушку родную как звали? Прасковья Андреевна! Да в уме я, в уме!»

Ежихин снова подскочил, залез в карман узких джинсов и достал перстенек с красивым бордовым камушком. Камушек ярко переливался в лучах вечернего солнца. Иван вопросительно посмотрел на Павла.

– Вот видишь, Иоанн! Я же говорил тебе во дворце, что ты на следующий же день после нашей встречи будешь думать про сны, галлюцинации и мозговые патологии! Милости прошу к костру, ты и вправду озяб!

Павел резко, по-военному развернулся на месте и направился к поляне с костром. Иван поплелся следом, все еще не веря своим глазам. На скатерти, расстеленной прямо на траве, в красивой серебряной посуде стояли закуски и большой, изысканный, украшенный богатым узором кофейник.