Охотники за голосами - Роман Романов Страница 32

Голод победил в Ежихине страх перед непознанным. Набив урчащий от голода желудок по любезному приглашению царя и сделав первый глоток ароматнейшего кофе, обжигающий разбитые губы, он уже не сомневался в реальности происходящего. Иван с огромным любопытством разглядывал императора всероссийского, сидящего на пеньке как на троне – с прямой спиной и сложив ладони на трость.

Разговор теперь шел легко, словно между старыми друзьями, но Иван не забывал об уважительности.

– И нисколько не нужно за вами следить, майн херц! Это вообще не про нас! Как же вам объяснить-то сие обычное свойство мира? Слышали про ноосферу? Эфир? Вот вроде того, от вас пошел замечательный и очень интересный для меня импульс, тем более перстень – это, как бы вам растолковать, нечто вроде ваших мобильников – всегда ловит и источает сигналы, проводник… Право, сударь, не в этом дело! Я глянул, а тут с вами такое творится, да еще и около такой памятной для меня деревеньки! Я даже почувствовал к вам что-то вроде сердечной дружеской жалости, ей-богу! И вот я здесь! Хочу поговорить с вами про вашу мысль, она любопытна во всех отношениях!

Иван сделал очередной глоток кофе из чудесной фарфоровой чашки, заулыбался и весело подхватил разговор:

– А деревенька эта, ваше величество, вам памятна тем, что она Тихвинка, а значит, связана с Тихвинской иконой, как у вас в замке на картине! Правильно же? А вы меня в прошлый раз Иваном-дураком обозвали. Мы тут тоже не дураки, понимаем, кое-чего!

– Экий ты умник, Иоанн, – засмеялся Павел. – Так, да не так! Чем важна связь Тихвинки со святым образом Богородицы? А? Пустое, значит, твое понимание получается, проку от него никакого нету! А дело все в том, что здесь два раза чудесный образ Богородицы был! До Тихвина и потом, когда его в страшную войну немцы при отступлении вывозили! А церковь здесь на деньги моего правнука Николая перестроили, и люстру он сюда из серебра подарил, это я ему сам во сне подсказал. Там еще список с иконы есть, и всегда был, очень сильный, такой же как в Тихвине, но никто про него не знал. Он, закопченный весь, висел справа от алтаря, и до сих пор висит. Его один партизан, из местных, даром, что коммунист и безбожник, от немцев спрятал, потом на место повесил…

– Тебе, царское величество, что за дело до этой иконы? – незаметно для самого себя перейдя на «ты», заинтересовано выспрашивал Иван, чувствуя искреннюю симпатию к привидению. – Может, там какая тайна, или сделать чего надо? Ты не стесняйся, я все, что захочешь, для тебя сделаю, хотя ты и помер давным-давно, по-нашему!

– Что ты, Ванятка! Какая тайна! Я же знал, что Тихвинская икона поможет России, думал, что речь о моем несчастном правнуке Николаю – святом мученике! А получилось, что она помогла Сталину под Москвой! Не зря ее на самолете вокруг Москвы кружили в сорок первом. Ух, и страшная же война случилась тогда, даже у нас все ходуном ходило и стонало, а видел бы ты, что в блокадном Ленинграде творилось, деточки невинные… – Павел наклонил голову и задвигал желваками, словно пытался скрыть от собеседника дрогнувший голос и слезы на щеке. – Впрочем, сударь, переменим тему! Что ты там, Ванюша, про дворян моих и твоих общественников начал думать с утра в харчевне?..

Да, картина была странная. Представьте себе: летний вечер, поляна в диком лесу, вдалеке черные покосившиеся крестьянские избы деревни Тихвинки, а на поляне сидят друг напротив друга Иван Ежихин в модных джинсах, рубашке и кроссовках и император в военном камзоле, парике с буклями и в треуголке. Легко и непринужденно, улыбаясь и жестикулируя, они увлеченно беседуют на фоне русской природы о судьбах Родины. Как говорится, нашли люди друг друга, будто каждому из них в своем времени, до этого костра, и поговорить по душам было не с кем.

– …Понимаешь, Павел Петрович, какое дело. Я все думал, думал, над твоими словами, что мы сейчас, вернее, Россия именно сейчас может стать самой справедливой, самой богатой и вообще самой лучшей страной во всем мире! Но главная проблема – это русская власть. Карма какая-то, как ты в тот раз сказал? «Склонность к суициду». И что секрет русской власти в учебниках не найдешь. Думал, думал… Почти что-то загорелось в голове, и вдруг сбил меня этот бандеровец!

– Иван, Иван! Ты думал про своих общественников, что они теперь новая опора власти, хоть даже они саму эту власть и грызут, опричнина такая, а меня сгрызли дворяне, матушкина аристократия! И-и-и?

– Правильно! Так… – сказал Ежихин, изо всех сил напрягая память. – Только не опора, а прохиндейство какое-то, и что с того?

– Так я и говорю! И что с того, Иван! – Что мне, этих казнокрадов и лентяев дальше целовать надо было? Я же видел, куда они ведут империю! Я же тебе говорил, что сама история подтвердила со временем мою правоту!

– Не-е-ет! Твое величество! – возразил Иван. – Ты еще другое говорил про русскую власть! Что по сути она правильная, мессианская, а в повседневном каждодневном труде утопает в страстях и грехе, иначе не удержаться ей, оттого и катастрофа! Так что зря не поцеловал никого, зря!

С последней фразой глаза Ежихина заблестели, он вскочил со своего пенечка и заходил перед костром, держа перед носом указательный палец.

– Поцелуй власти… Поцелуй власти… Понял, Павел Петрович! Понял! – есть закономерность, хоть до тебя, хоть при тебе, хоть в наше время!

Император с интересом приготовился слушать, откинулся на ствол дерева и, положив трость поперек коленей, улыбнулся и произнес: «Прошу-прошу, а то опять забудешь. Рассказывай, Иоанн, без промедления!»

Иван еще помолчал, сосредотачиваясь, и начал:

– Вот в чем весь секрет русской власти, дорогой мой Павел Петрович! Спасибо тебе за мысль! Весь секрет в том, что хоть князю, хоть царю, хоть президенту нужно на кого-то опираться, чтобы его власть не вызывала сомнения у народа. Потому что на одной только силе власть никогда долго не держится, ни-ког-да!

– Оч-ч-чень глубокомысленное и оригинальное начало! – пошутил император, но, увидев как Ежихин затряс указательным пальцем, бледнея от напряжения, не стал продолжать.

– Короче! – выпалил Ежихин и, уже не останавливаясь, протараторил всю концепцию. – В Киевской Руси, если у князя была дружина – то никто не сомневался, что это князь! Он советовался с дружиной, с ней воевал, с ней дань собирал. Короче, без нормальной дружины и князь – не князь, и государство в смуте. Главный политический инструмент и опора, так сказать. Так ведь нет? Смекнули об этом родственнички. И у каждого своя дружина, свои пограничники во владениях, а у поцелованной дружины собственное мнение! И все, пропала Русь! Феодальная раздробленность и развал державы.

Возродилась Русь Москвой. Мол, плавали, знаем, дружин не надо, а всю эту братву из князей – в боярство, да под царскую руку. Продвинутое сословие, богатое, думу опять же умеет думать. И царю польза, и народ спокоен! Так нет же, поцелованное боярство возомнило себя явлением великим и значительным. И началось: то царь хороший – бояре плохие, то царь не настоящий, одни заговоры, саботаж, смуты и волнения. И что? Сгинула Московская Рюриковская Русь, сгинула безвозвратно.