Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 51

– Я внимательно слушаю, Ваше Преосвященство.

– Ну, выпей-ка, Мордимер.

Я послушно взял бокал в руку. Очень осторожно, поскольку хрусталь был как прозрачный горный воздух, наполненный багрянцем. Попробовал.

– А неплохо, верно? – в голосе Герсарда я услыхал такое удовлетворение, будто он сам приготовил сей напиток.

– Превосходно, – ответил я искренне.

– Ты ведь слыхал о походе на Палатинат, Мордимер? – спросил епископ уже весьма деловым тоном.

Я отставил вино и выпрямился.

– Конечно, Ваше Преосвященство. Трудно не услышать. По всему городу трубят о том.

– Верно, – пробормотал он. – Разговоры, обещание огромной добычи, миражи спасения и искупления грехов…

По иронии в его голосе я понял, что действия имперских вербовщиков ему не слишком-то по душе. Вот только он ничего не мог поделать, ведь поход получил папское благословение, а император одной из главных целей своей жизни считал покорить Палатинат.

– Удивлен, а? Что я не поддерживаю сего безумия?

Некоторое время я раздумывал: быть искренним или вежливым? Решил, что в этом случае искренность будет лучше. Епископ любил быть в центре внимания. Ну, до определенных границ, конечно же. До определенных разумных границ.

– Я всего лишь простой человек, Ваше Преосвященство, – признался я. – И конечно, я удивлен, что Ваше Преосвященство не поддерживает поход на еретиков и богохульников.

– Все удивляются, – произнес он в пространство и с печалью поглядел на пустой бокал. – Пей, Мордимер. Знаешь, что от вина разыграется моя язва? А, верно, знаешь, – сказал сам себе. – Это ведь ты мне посоветовал, чтобы я лечился молоком. Верно. И оно помогло! – воздел он указательный палец. – Но сколько ж можно пить молока? – епископ глубоко вздохнул. – А вино так приходится человеку по вкусу, что и оглянуться не успеешь – а уже бутылочка-две стоят пустыми. А вот вода или молоко… – он снова вздохнул. – Всякий глоток – поперек горла, будто отрава какая…

Я вздохнул с ним вместе, поскольку не мог не согласиться с этими соображениями. А он поглядел на меня печально из-под приспущенных век.

– Разве Господь мало меня испытывал? Подагра, геморрой, а теперь доктора говорят, что мне и глоточка вина нельзя сделать… – он нервно побарабанил по столу. – Проклятые коновалы. Так о чем это я? Ах да, об императорских развлечениях.

Он выругался, быстренько перекрестился и снова доверху наполнил бокал.

– А и пусть оно меня убьет, – сказал с ожесточением и глянул в мою сторону.

Выпил все до капельки, глубоко вздохнул. Минуту на лице его было выражение, будто он ожидал прихода боли, а потом – успокоился. Взглянул на меня снова. С минуту взирал пустым взглядом, и мне показалось, что он спрашивает себя, кто я такой. Меня пронзил холод: епископ в таком состоянии куда более непредсказуем, чем обычно.

– Мордимер, – сказал он, будто пытаясь вспомнить, что я здесь делаю и зачем он меня вызвал.

– К услугам Вашего Преосвященства, – ответил я.

– Да-а-а, так о чем это я? Ах, об императоре. Видишь ли, Мордимер, старый император развлекался с девками, устраивал пиры и ездил на охоты. Жизнь текла спокойно, своим чередом. Палатинат был далеко. Правда, подсылал еретиков и богохульников, вез контрабандой запрещенные книги, да только мы жгли и книги, и еретиков. И все были довольны. Они – что распространяют свою проклятую веру, мы – что вершим любезные Господу дела. А что теперь? Теперь этот молокосос все ставит вверх ногами. Рушит порядок, который мы с таким трудом установили. А вдобавок ко всем горестям еще и Святой Отец, да хранит его Господь, этому безумию споспешествует. Знаешь, Мордимер, отчего мне не нравится война?

– Потому что она разрушает существующий порядок? – повторил я его слова.

– В самую точку! Потому что разрушает существующий порядок… Да, именно. Я и сам не сказал бы лучше, – взглянул он на меня с признательностью. – Император ведет в Хезе вербовку. И что же? Челядь, ученики, жаки, даже добрые ремесленники оставляют все – и каков итог? Бегут под императорские знамена! Ради веры, ради золота, ради приключений… – Он снова налил себе. Выпил бокал одним духом, красная капля стекла по подбородку на шелковый кафтан, оставив пятно. – Всяких бродяг, людей дороги, вагабондов, приблуд – не жаль, – продолжил епископ. – Но зачем баламутить мещан? Ну, может, кроме жаков, с ними и мы тут навоевались. Нам, Мордимер, следует заботиться о налогах, о пошлинах, а не об императорской фанаберии. Проиграет император войну – погибнут добрые горожане; а выиграет – что тогда?

– И что же, Ваше Преосвященство?

– Если он выиграет войну, горожане возвратятся с полей сражений. И будут уже не тихими, спокойными и смиренными сердцем. Возвратятся они уверенными в себе, богатыми, в сиянии славы, истинными солдатами Христовыми! И кто знает, чего начнут требовать? Что станут рассказывать о чужих краях? К чему подзуживать и о чем вспоминать? Морочить людей, подбивать к следующему походу. – Он помолчал, засопел. – Налей мне вина, сыне, – приказал, и я, послушно встав, потянулся к бутылке. – И так плохо, и эдак скверно, Мордимер. И так плохо, и эдак скверно, – повторил. – А еще Святой Отец, прости Господи, дал им благословение. А испросил ли совета, молитвы, духовной подмоги у нас, епископов и кардиналов, – спросишь ты меня, сыне? А я тебе отвечу: нет, не испросил. Созвал ли Святейший синод, чтоб тот поддержал его своим благословением и мудростью? Не созвал! И кто вливает ему яд в уши? Папский легат Верона и исповедник Верона. Два брата-ворона… – последние слова он произнес с явным отвращением.

Я не был в восторге от этого разговора, милые мои. Как знать, не сочтет ли Герсард, протрезвев, что наговорил лишнего вашему нижайшему слуге? Конечно, Святой Отец крепко досаждал нашему епископу. А вдруг Его Преосвященство утратил свои связи в Апостольской Столице? Это не сулило нам, инквизиторам, ничего хорошего…

– Если только я могу помочь, Ваше Преосвященство, вы можете распоряжаться мною, как пожелаете, в любое время дня и ночи и по любому поводу, – сказал я пылко – но согласно с истиной, поскольку моя задница крепко зависела от епископа.

– Знаю, Мордимер, любимый мой сыне. – Его глаза уже слегка остекленели от выпитого. – Ты хороший мальчик, и я вызвал именно тебя, поскольку верю, что ты не оставишь меня в нужде.

О-хо-хо, предстояла, похоже, какая-то грязная работенка, и я лишь надеялся, что епископ сохранил здравый рассудок и не захочет пожертвовать жизнью несчастного Мордимера ради своих прихотей.

– В любой момент, Ваше Преосвященство, – ответил я. – Semper fidelis ^[18], вот наше призвание.

– Пошлю тебя к императору, Мордимер, – сказал он, постукивая кулаком в стол. – Будешь моими глазами и ушами на этой проклятой войне, – при слове «проклятой» он прищурился и перекрестился.