Магистр. Багатур - Валерий Большаков Страница 40

Пончик пришёл в себя лишь тогда, когда руки молодцев-молчунов обтёрли его чистою холстиной. Одевался он уже сам, до смерти желая лечь, уснуть, и идёт оно всё к чёрту…

Одёжку ему дали не то чтобы богатую, но чистую — портки и рубаху шерстяные, с латками на локтях и коленях, разношенные чоботы — полусапожки с загнутыми носками, и зипун, похожий на скарамангий без воротника, только тёплый и покороче — до колен.

Намучившись с портянками, Александр обулся с горем пополам, накинул на себя зипун, запахнул его и подпоясался кушаком. «Первый парень на деревне, — припомнил он язвительное присловье, — а в деревне один дом!»

— Откушать изволь, — сказал строгий хромой старикашка, появляясь в дверях бани. Дверь была низенькая, но старец как раз вписался — маленький, щупленький, в чём только душа держится.

— Изволю, — улыбнулся Пончик и зевнул с хрустом.

Старик повёл его, сильно припадая на левую ногу и подозрительно оглядываясь, — так и зыркал на «мунгала».

Покормили гостя в людской — усадили на лавку за длинным столом, дали миску с кашей из толокна, заправленной салом да луком, а в большую деревянную чашу налили хмельного мёду, слабенького, правда, невыдержанного.

Пончик первым делом приложился к чашке, выхлебал половину и быстро-быстро заработал деревянной ложкой, опорожняя миску. Облизал ложку и почувствовал себя почти счастливым человеком — поспать бы ещё… Минуток шестьсот.

— Пошли, — строго велел старикан.

— Пошли, — вздохнул Александр. — Тебя как звать хоть?

— Апоницей кличут. Не туда — сюда. Князь Юрий Ингваревич желает лично всё у тебя выспросить.

Проведя Пончика полутёмными коридорами, хромой Апоница открыл низковатую дверь под аркой и впустил протоспафария в большую, светлую палату, расписной потолок которой поддерживался тремя витыми колоннами. На полу, ближе к маленьким, часто зарешёченным окошкам, лежала шкура громадного медведя. Голова зверя смотрела прямо на Александра, бусинки глаз хранили запечатлённую свирепость, а огромные жёлтые клыки грозили в вечном оскале. На лавках, покрытых ковром, сидели четверо, одетых богато, — сапоги из красного сафьяну узором расшиты, рубахи шёлковы, золотыми поясами подвязаны. Кто из них князь рязанский, Пончик определил сразу — вон тот, с проседью в бороде. Другие помоложе, а один и вовсе юн.

Апоница поклонился в пояс и просеменил к князю, нашептал тому что-то на ухо, тот нахмурился, кивнул лобастой головой и обратил взгляд к Александру.

— Как звать-величать? — спросил он властно.

— Александром, — ответил Пончик, ощущая в груди частые сердечные толчки. — Я попал в плен к монголам, и…

Юрий Ингваревич остановил его движением руки.

— Про мунгалов мы и без тебя знаем, — сказал князь небрежно. — Аж с той зимы по рубежу крутятся, всё в пределы наши заглядывают. А вот чьих кровей сам-то будешь? — поинтересовался он вкрадчиво.

— Я — русский! — брякнул Александр.

По губам Ингваревичей зазмеились нехорошие улыбки. Апоница и вовсе оскалился, не пряча злобного торжества.

— Ах, русский… — протянул князь рязанский. — Это из каких же земель такие? Вроде ж и наставляли меня люди знающие, и грамоте я обучен, и не забыл ещё, где какой народ проживает, а вот русских не встречал. Мы вот рязанские, на север от нас — суздальцы, на запад — смоленцы, к югу — половцы…

— Да при чём тут это? — возмутился Пончик. — Мы же все на одном языке говорим, одну веру православную исповедуем! Отсюда я родом, понимаете?

Юрий Ингваревич поугрюмел.

— Что ж ты, родной наш, — проговорил он, — даже портянки не приучен наматывать?

— А где ж ему учителей сыскать было? — подал голос Апоница. — Мунгалы-то по-своему обуваются, не как мы!

— Признайся лучше, — с угрозой сказал молодой княжич, — зачем тебя послали в Рязань? Чего выведывал?

— Да вы что?! — вытаращился Пончик. — Свой же я! Да как вы не понимаете! Хан Батый войной на вас идёт!

— Видали мы тех кочевников, — презрительно отмахнулся Апоница.

— Что ты видал, сморчок паршивый?! — неожиданно рассвирепел Александр. — В войске Батыевом семь туменов, семьдесят тысяч бойцов, храбрых и беспощадных! Монголы под себя всю Азию подмяли, всею степью завладели! Они и Рязань возьмут, если вы не почешетесь!

— Ты на кого голос повышаешь, мунгал вонючий?! — взревел Юрий Ингваревич. — Евпатий, сделай милость, уведи его отсель, а то я тут всё его поганой кровью позабрызгиваю! В темницу его!

Кряжистый, широкоплечий Евпатий казался былинным богатырём рядом со щуплым Пончиком — грудь как бочка, шея толще головы, воротник рвёт, ручищи как ножищи. Он положил тяжёлую ладонь на плечо Александру и прогудел:

— А ну-ка…

Пончик вырвался, не удержался и шлёпнулся на колени, зачастил:

— Я же правду говорю, правду истинную, что же вы мне не верите?! Ведь поздно будет, не успеете ничего! Я в самом деле родом отсюда, в землях новгородских рождён, у реки Невы обитал! А потом… — Шурик едва не брякнул, что базилевс его титулом протоспафария пожаловал, но вовремя сменил тему: — В греках был долго, а с самой весны великому князю Ярославу Всеволодовичу служил, снадобьями всякими пользовал, поелику врач я! А тут нас в степь послали, с одними кочевниками договориться, только мы в плен к другим попали, к монголам! Я, как узнал, кто они такие и чего хотят, сбежал и сюда подался, а вы… Да что ж вы тупые такие?!

Большего он сказать уже не смог — Евпатий подхватил его за шиворот, как котенка за шкирку, и поволок. Опять тёмные переходы, опять задули сквозняки, потянуло сыростью, и вот впихнули Пончика в темноту и смрад, и захлопнулась толстая дверца, загремел засов, затихли шаги удалявшегося Евпатия.

Александра объяла тьма. Нащупывая ногою холодный земляной пол, он мелкими шажками обмерил темницу, брезгливо касаясь мокрых стен с нацветшей плесенью. Споткнулся о лежак, под ногою зашуршала прелая солома. Обиженно пискнула крыса, которой он отдавил хвост.

Содрогаясь от отвращения, Пончик собрал солому в охапку и «застелил» ею лежак, после чего лёг и свернулся калачиком. Чёрное отчаяние, охватившее его, как нельзя лучше соответствовало окружающему мраку. Всё зря, всё зря… Эти феодалы сиволапые ничегошеньки не понимают, даже не пытаются понять! Господи, какой же он дурак был… Зачем было уходить? Чтобы из раба в узника обратиться? Вот спалят Рязань, и они тут оба зажарятся — протоспафарий Александр и безымянный грызун…

Всхлипнув пару раз от жалости к самому себе, Пончик подложил руку под голову и уснул.

Ни тяжёлых шагов, ни лязга и скрипа, когда открывалась дверь, Шурик не услышал — спал он самозабвенно.

Евпатий потряс его за плечо, буркнув: «Вставай! Слышь?» — и только тогда Пончик проснулся. Заморгал сонно на трепещущий свет масляного фонаря в лапище боярской, протёр глаза.