Магистр. Багатур - Валерий Большаков Страница 39

Прямо к стенам подступали домишки слободы. Укрепления у них были пожиже городских — вал да частокол, но народ селился, надеясь не на защиту княжеской дружины, а больше «на авось». Авось не придут кочевники, авось не нагрянут князья-соседи, Пронск делить. Авось уцелеем…

Картина была такая мирная, такая спокойная, что у Пончика дыхание перехватило. Он не помнил, как оно всё было по истории, да и можно ли верить учебникам? Скорей всего, спалят город. Разграбят и спалят. И слободе не жить. Большую резню учинят монголы, пожарище оставляя после себя и горы заиндевевших трупов, обобранных и поруганных. Война, она такая…

Александр прислушался. До него донёсся собачий лай и заполошный крик петуха, коровье мычание и одинокий женский голос, выпевавший долгую ноту песни, печальной и нескончаемой. Слов было не разобрать, больно далеко, но Пончик заслушался. А потом, перекрывая все шумы, забили колокола — сначала большой ударил, глуховато, весомо, потом зазвонили малые, присоединяя свои голоски к первому гласу.

Шурик даже не пытался подъехать к Пронску — куда ему, боголу, соваться? И слушать не станут, побьют, а то и вовсе… того… выше дерева стоячего. Вздохнув, он поневоле вобрал носом накатившие запахи — дровяной гари, молока, навоза и ещё чего-то кислого, опары, что ли.

Вздыхая, Пончик свернул на «прямоезжую дорогу» — к Рязани.

…Обросший, исхудавший, с закопчённым лицом, пропахший потом своим и конским, Александр Игоревич Пончев представлял собой душераздирающее зрелище, но глаза его горели решимостью.

Выбравшись к реке, он верно счёл её Окой и двинулся по берегу, высматривая стольный град. А вот и он!

Вдали, на том берегу, показались присыпанные снегом валы и бревенчатый тын, из-за которого выглядывали разноцветные маковки церквей. И тут Шурику перестало везти.

Откуда ни возьмись, набежали мужики в бурых армяках и собачьих треухах и обступили коня. Сильные руки стянули седока наземь.

— Попался, мунгал! — заорал мужичонка с редкими пегими волосиками. — Ужо тебе!

— В прорубь «копчёного»! — крикнул его длинноносый сосед, отвешивая Пончику тумака. — Ишь, окаянный, ходит всё, высматривает!

— Бей татарву! — взвился клич.

— Стойте! — завопил Александр. — Вы чего?! Я же свой! Я от монголов бежал и к князю вашему иду! Еле добрался до вас, а вы — бей…

— Свой?! — Длинноносый ухватил Пончика за отвороты дохи и притянул к себе. — Ты ишшо скажи, што крещёный!

— Да вот те крест!

Мужики затоптались неуверенно, запереглядывались — а вдруг и взаправду? Сгубишь зазря душу христианскую, не подумав, Бог не простит…

— А ну, — решительно сказал красноносый бородач, — давай, в город его! Пущай князюшка сам разбирается!

— Вер-рна! — зашумела вся компания.

И, плотно обступив «мунгала», мужики повели его. Перейдя реку по льду, выбрались к городским укреплениям. Стены рязанские впечатляли — громадные бревенчатые клети, сложенные из столетних дубовых кряжей, были забиты плотно утрамбованной землёю. Клети, как звенья цепи, смыкались боками в могучую стену и тянулись вокруг всего города, да в три яруса, да ещё с заборолами поверху. Крепость! Мыслимо ли взять такую?! Мыслимо… — печально подумал Пончик.

За проездом в валу он заметил, что узковатый мост, переброшенный через ров к могучей башне Спасских ворот, был очищен от снега — его подожгут, как только возникнет угроза осады. Стражи в длинных тулупах да в островерхих шлемах долго не хотели никого пускать, угрожая секирами, но мужики расшумелись так, что сам воевода явился, боярин Кофа.

— Чего шумим? — рявкнул он, грозно оглядывая толпу мужиков и странного человека, не то юродивого, не то беглого. — А эт-то ещё что за диво?

Длинноносый мигом сдёрнул меховой колпак с головы и сказал:

— Не гневайся, Вадим Данилыч! А только вот не пущают нас, а мы ж не абы как, мы тут мунгала словили, а он кабы и не мунгал…

— Свой я! — сердито заявил Пончик, вырывая руку из захвата у пегого. — В плену был у Батыя, да ушёл! Вот, к князю следую, помочь хочу, рассказать, что знаю, а этим только бы ловить…

Боярин хмуро осмотрел «мунгала» и спросил:

— Звать как?

— Александром.

— Ишь ты… Крещён ли?

— А то!

— Ну, пошли тогда.

— Куда?

— В баню.

— Куда-куда?!

— В баню! Смердишь ты больно, Александр…

— Понял, — ответил смиренно Пончик.

Миновав сырую и тёмную арку ворот, боярин и богол вышли в город. Привычной Пончеву застройки, как в Киеве, тут не было. Рязань состояла из усадебок, больших и малых. Боярские терема теснились у западной стены, а всю главную улицу, пересекавшую город с севера на юг, и переулки обступали дворы победнее, но основательные — избы в один-два этажа, клети, амбары, сараи, хлева, конюшни замыкали усадьбы в четырехугольники, а в просветах стояли монументальные ворота или забор-частокол. Вот уж воистину: «Мой дом — моя крепость!»

Впереди поднимал главу Спасский собор. Перед ним лежала обширная вечевая площадь, а рядом располагалось торжище. Народу хватало, а на торгу — особенно. Площадь была заставлена возами с зерном, морожеными свиными и телячьими тушами, деревянными вёдрами и бочками. Шла бойкая купля-продажа мочёной ягоды и сала, масла и сметаны, муки и хлеба, соли в горшках и мёду в кадках. Пончик слюною изошёл, улавливая аппетитнейшие запахи с обжорных рядов, а тут ещё, как назло, румяные разносчики вышагивали в толпе, выкликая охотников до пирогов с капустою, до сбитня горячего, до икряников — блинов с икрою чёрной…

Бабы с корзинами азартно толкались, высматривая, где подешевле, мужики степенно беседовали в сторонке. Просеменил мимо худой пономарь в подряснике, с бородкой, заплетённой по куманской моде — в косичку. Важно прошествовала боярыня, дородная и румяная, в шубе до пят, обшитой аксамитом. Капитальная женщина.

Кофу знали все, ему кланялись, а сам Вадим Данилыч отвечал кому поклоном, кому кивком, кого и вовсе не привечал, честь свою оберегаючи.

За Спасским собором обнаружился терем княжеский — ладно срубленная изба из брёвен в обхват, в два этажа со светёлками да с балкончиками, с галереей-гульбищем, с высоким крыльцом, с башенкой-смотрильней на углу. Кофа провёл Пончика на зады и сдал паре молодцев, дюжих и молчаливых.

— Помыть, — приказал боярин, — одеть, накормить и к князю провести.

Молодцы поклонились и взялись исполнять повеление Вадим Данилыча. Пончика раздели и втолкнули в мыльню, где его по эстафете принял голый верзила в кожаном переднике. Измазав Александра полужидким мылом, серым и неприглядным, он растёр «мунгала» мочалками, почти что освежевав, опрокинул сверху ушат горячей воды, почти что обварив, а после уложил на полок в парильне и принялся по-зверски мять исхудавшего протоспафария, тереть да вениками охаживать, хвойными и листвяными по очереди, плеская на раскалённые камни то отвару травяного, то квасу хлебного.