Как проиграть в войне времен - Макс Гладстон Страница 22

Дорогая Блу,

Жаль, что я не смогла лицезреть твой триумф. Зная кое-что о твоей миссии, о природе твоего внедрения, наизусть выучив ритм твоих шагов, я уже чувствую перемены, которые обрушатся на нас с твоей легкой руки. Времена года сменяют друг друга. Ты освобождаешься – от реабилитации и от задания. Меня же наверняка пошлют устранять причиненный тобой урон. И мы с тобой вдвоем снова будем бегать по кругу, вверх и вниз по косе, пожарная и поджигательница, две хищницы, охочие только до слов друг друга.

Смеешься ли ты сейчас, морская пена? Улыбаешься ли, льдинка, обозревая свой триумф с ангельской отстраненностью? Приказываешь ли мне, воскресший из сапфирового пламени феникс, еще раз взглянуть на твои великие деяния?

Я придумываю себе отвлечения. Рассуждаю о стратегиях и методах. Говорю о том, что знаю о том, что знаю. Я строю метафоры, чтобы подступиться к огромному факту тебя по наклонной.

Я посылаю это письмо на падающей звезде. Вход в атмосферу опалит его и оставит следы, но не расплавит. Я пишу его огнем по небу – падение под стать твоему взлету.

Твоя похвала задевает меня, ведь, несмотря на то, что я легко говорю о каких-то вещах и сломя голову бегу по земле, которая кажется тебе минным полем, для меня это обычная почва. Но твое последнее письмо… Я слишком хорошо упускаю из виду. Слишком наловчилась не замечать. Я стою на краю пропасти, и… черт побери.

Я люблю тебя, Блу.

Я любила тебя всегда? Или нет?

Когда это произошло? Происходило всегда? Любовь, как и твоя победа, проникает даже в прошлое. Она отвоевывает нашу самую первую встречу, наши сражения и потери. Задания становятся свиданиями. Не сомневаюсь, что когда-то было время, когда я тебя не знала. Или то время приснилось мне, точно так же, как часто снишься ты? Всегда ли мы довольствовались друг другом в этой погоне? Я помню, как гонялась за тобой по всему Самарканду, трепеща при мысли, что смогу коснуться пряди твоих волос, выбившейся из прически.

Я хочу стать для тебя телом.

Я хочу преследовать тебя, находить тебя, хочу, чтобы ты ускользала от меня, дразнила и обожала меня; я хочу побеждать и быть побежденной, хочу, чтобы ты точила и заостряла меня. Я хочу пить вместе с тобой чай – через десять лет и через тысячу. На далекой планете, которую однажды нарекут Кефалом, растут цветы; они распускаются раз в столетие, когда живая звезда и ее двойная черная дыра выстраиваются в ряд. Я хочу нарвать тебе целый букет, за все восемьсот тысяч лет, чтобы ты могла разом вдохнуть всю историю нашей помолвки, все эпохи, которые мы вылепили вместе.

Мой слог становится высокопарным; проза окрашивается в пурпур. И все же не думаю, что ты станешь надо мной смеяться, а если и станешь, твой смех доставит мне только радость. Возможно, я слишком много раз перечитывала простое слово, которым ты закончила свое письмо. (Но тебя никогда не бывает слишком, и выбранное тобой слово отнюдь не простое.) Возможно, я слишком напираю. Честно говоря, любовь смущает меня. Я никогда не испытывала этого раньше – я знала радость секса, знала крепкую дружбу. Ни то ни другое не кажется здесь уместным, а любовь кажется сильнее их, вместе взятых. Поэтому позволь мне говорить как на духу, в меру моих умений.

В юности я искала уединения. Ты видела меня тогда, на утесе, терпеливо ждущую и ничего не подозревающую.

Но когда я думаю о тебе, я хочу уединиться с тобой вдвоем. Я хочу сражаться, против и за. Я хочу жить в постоянном контакте с тобой. Я хочу быть твоим контекстом, и чтобы ты стала моим.

Я люблю тебя, и я люблю тебя, и я хочу узнать, что значат эти слова вместе.

Люблю,

Рэд.

Комендант вызывает Рэд в полевой штаб.

Повсюду, как и обычно, кровь. На сей раз преимущественно замерзшая, поэтому запах не такой нестерпимый.

Агентство облюбовало русский фронт неподалеку от главной косы, где нацисты освоили фокус с воскрешением мертвых – ничего сверхъестественного, но порой природе свойственны странные проявления, о которых редко подозревали ученые двадцатого века. Жующие трупы источают резкий плесневый запах, который бьет в нос, когда Рэд подходит ближе. Все это – дело рук серьезного противника и явно говорит о вмешательстве снизу. Небо почти сплошь белое, но снегопад временно прекратился, и высоко наверху проступила прозрачная синева.

Здесь погибнут советские солдаты, замерзшие, голодные и напуганные. Они будут удерживать пост ровно столько, сколько потребуется Жукову, чтобы укрепить другую, более важную позицию за ними. Они храбрецы, эти юноши и девушки – последних, кстати, совсем не мало. Делятся друг с другом последним, что у них осталось: песнями из родного дома, прибаутками, содержимым фляг. Храбрость их не спасет. Не спасет и траурная серьезность, написанная на мрачных лицах их командиров.

Приходят и уходят другие оперативники, принося с собой кто рапорты, кто ящики с оружием, кто обескровленные, безжизненные тела своих товарищей. Трофеи и дань памяти. Все выглядят испуганными. Они отлично вписываются.

В целом хорошее место для штаба.

Обычно комендант заседает в верховьях времени, в какой-нибудь очередной перламутрово-хрустальной цитадели. Порой, когда Рэд вызывали «на ковер», она обнаруживала себя на пустой платформе, вращающейся по орбите вокруг незнакомой звезды, где Агентство не заботилось даже о том, чтобы принять облик человекоподобного начальства, к которому Рэд могла бы обращаться. Ее слушают только звезды.

Когда-то комендант и сама проходила гелевую сушку, как и все ее агенты. Но давным-давно она вернулась в свою капсулу и теперь скитается по времени и пространству развоплощенным разумом, привязанным к огромным гиперпространственным машинам Агентства и повязанным с ними. Она принимает физическую форму только в случае острой необходимости и выбирает если не отсутствие формы, то первую, которая окажется под рукой. Но чаще она размышляет над абстракциями и просчитывает траектории во времени, полагая своих многочисленных агентов многомерными векторами и узлами. Все проблемы кажутся элементарными, если смотреть на них с достаточной высоты. Самый сложный узел можно развязать парой десятков или десятком тысяч смертей.

Подобное отстранение уместно в ходе активных сражений. Решения, принятые вдали от фронта, защищены от диверсии и саботажа.

Минуя трупы, Рэд плотнее кутается в пальто. Не для того, чтобы сохранить тепло своего тела – она почти не мерзнет даже в этом убийственном холоде, – но чтобы сохранить внутри маленький голубой огонек.

Поражение требует незамедлительной реакции. Роскошь принимать решения на расстоянии становится непозволительной. Сама комендант, конечно, по-прежнему остается внизу, но создает свою локальную копию для решения текущих задач, ликвидации последствий и разведки. Эта копия поднимается по косе в прошлое и оттуда ведет учет новым нитям, которые выпрял Сад, прядям, которые он сместил, узлам, которые завязал.

Однако полевые штабы особенно уязвимы. Поэтому строят их в пузырях времени, укрепленных против причин и следствий.