Моя цель - звезды - Альфред Бестер Страница 18

К югу от Сен-Жирона, недалеко от французско-испанской границы, лежит самая глубокая пропасть во Франции — Гуфр-Мартель. Пещеры ее тянутся на мили глубоко под Пиренеями. Там находится самый жуткий пещерный госпиталь на Терре. Ни одному пациенту еще не удалось джонтировать из его непроглядной тьмы. Ни один пациент еще не смог собраться с мыслями и определить джонт-координаты черных госпитальных бездн.

Если не считать префронтальной лоботомии, существует только три способа воспрепятствовать джонту: сотрясение мозга, одурманивание наркотиками и засекречивание джонт-координат. Из этих трех в эру всеобщего джонта наиболее практичным считался последний.

Великие извилистые пещеры Гуфр-Мартеля были вырублены в скальной толще и никогда не подсвечивались. Не освещались и переходы между ними. Тьму заливало незримое излучение инфракрасных ламп. Черный свет этот был видим только охранникам и посетителям, которые надевали наглазники со специальными линзами. Что же до пациентов, то им представали только мрак и тишина, изредка нарушаемая далеким шумом подземных вод.

Для Фойла тоже остались только тишина, далекий шепот вод и госпитальная рутина. В восемь часов утра (хотя в безвременной бездне это мог оказаться и любой иной час) его будили звонком. Он вставал и получал завтрак, подаваемый в камеру по пневмотрубе. Его следовало съесть немедленно, поскольку суррогат, налитый в чашки и размазанный по тарелкам, был запрограммирован разложиться сам собой через пятнадцать минут. В восемь тридцать дверь камеры открывалась; Фойл и сотни других узников слепо шаркали по извилистым коридорам на санобработку.

Здесь, по-прежнему во мраке, их, точно быков на бойне, чистили, брили, облучали, подвергали дезинфекции, вводили прививки и другие препараты. Бумажную одежду забирали и отправляли на переработку, а взамен выдавали новую. Затем узники шаркали назад в камеры, где тем временем осуществлялась автоматическая уборка. Фойл выслушивал терапевтические проповеди, лекции, моральные и этические наставления — эта неотвратимая пытка длилась до конца утра. Потом снова повисала тишина, не нарушаемая ничем, кроме далекого шепота вод и осторожных шагов оснащенной инфракрасными наглазниками охраны по коридорам.

После полудня наступало время лечебной трудотерапии. В каждой камере загорался телеэкран, и пациент должен был погрузить руки в его обрамленную тенями рамку. Он наблюдал трехмерную картинку и ощущал транслируемые по широкополосному каналу объекты и инструменты. Он кроил госпитальную одежду, готовил еду и формовал кухонную посуду. На самом-то деле он ни к чему не прикасался: движения передавались в автоматизированные мастерские. По истечении этого сладостного, но краткого часа снова повисали тьма и тишина.

Но довольно часто, может, пару раз в неделю (или, вероятнее, пару раз в год), долетал глухой хлопок далекого взрыва. Звук был достаточно ощутим, чтобы выдернуть Фойла из ментальной топки ненависти, где он укрывался от тишины. Он перешептывался с невидимками, бредущими на санобработку.

— Что там за взрывы были?

— Взрывы?

— Ну, шум. Там далеко. Я слышал.

— А, это джонты в синь.

— Что?

— Джонты в синь. Бывает, какого-то парня старый Джеффри совсем догрызает ^[10]. Не может вынести больше. Ну и джонтирует, куда глаза глядят. В далекую синь.

— Иисусе.

— Ага. Никто не знает, куда они попали. Не знаю, что хотели. Джонт отчаяния в темноту. Слышим, как они взрываются в горах. Бум! и всё. Джонт в синь.

Фойла это удивляло, но потом он начал понимать. Тьма, тишина и монотонное, ничем не занятое времяпрепровождение приводили чувства в расстройство и порождали депрессию. Одиночество было непереносимо. Пациенты, погребенные в тюремном госпитале Гуфр-Мартель, нетерпеливо ожидали каждого следующего утра, каждой следующей санобработки, чтобы перекинуться словами и услышать шепотки товарищей по несчастью. Но этих отрывочных разговоров отчаянно не хватало. Нарастала депрессия. Рано или поздно раздавался очередной далекий взрыв.