Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский Страница 77

Вот в этот-то день я и был у Наташи весь вечер. Я пришел ужепоздно. Нелли спала. Александре Семеновне тоже хотелось спать, но она всесидела над больною и ждала меня. Тотчас же торопливым шепотом начала она мнерассказывать, что Нелли сначала была очень весела, даже много смеялась, нопотом стала скучна и, видя, что я не прихожу, замолчала и задумалась. «Потом сталажаловаться, что у ней голова болит, заплакала и так разрыдалась, что уж я и незнала, что с нею делать, – прибавила Александра Семеновна. – Заговорила было сомной о Наталье Николаевне, но я ей ничего не могла сказать; она и пересталарасспрашивать и все потом плакала, так и уснула в слезах. Ну, прощайте же, ИванПетрович; ей все-таки легче, как я заметила, а мне надо домой, так и ФилиппФилиппыч приказал. Уж я признаюсь вам, ведь он меня этот раз только на два часаотпустил, а я уж сама осталась. Да что, ничего, не беспокойтесь обо мне; несмеет он сердиться... Только вот разве... Ах, боже мой, голубчик Иван Петрович,что мне делать: все-то он теперь домой хмельной приходит! Занят он чем-тоочень, со мной не говорит, тоскует, дело у него важное на уме; я уж это вижу; авечером все-таки пьян... Подумаю только: воротился он теперь домой, кто-то еготам уложит? Ну, еду, еду, прощайте. Прощайте, Иван Петрович. Книги я у вас тутсмотрела: сколько книг-то у вас, и все, должно быть, умные; а я-то дура,ничего-то я никогда не читала... Ну, до завтра...»

Но назавтра же Нелли проснулась грустная и угрюмая, нехотяотвечала мне. Сама же ничего со мной не заговаривала, точно сердилась на меня.Я заметил только несколько взглядов ее, брошенных на меня вскользь, как бы украдкой;в этих взглядах было много какой-то затаенной сердечной боли, но все-таки в нихпроглядывала нежность, которой не было, когда она прямо глядела на меня. Вэтот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с доктором; я не знал,что подумать.

Но Нелли переменилась ко мне окончательно. Ее странности,капризы, иногда чуть не ненависть ко мне – все это продолжалось вплоть досамого того дня, когда она перестала жить со мной, вплоть до самой тойкатастрофы, которая развязала весь наш роман. Но об этом после.

Случалось иногда, впрочем, что она вдруг становилась накакой-нибудь час ко мне по-прежнему ласкова. Ласки ее, казалось, удвоивались вэти мгновения; чаще всего в эти же минуты она горько плакала. Но часы этипроходили скоро, и она впадала опять в прежнюю тоску и опять враждебно смотрелана меня, или капризилась, как при докторе, или вдруг, заметив, что мненеприятна какая-нибудь ее новая шалость, начинала хохотать и всегда почтикончала слезами.

Она поссорилась даже раз с Александрой Семеновной, сказалаей, что ничего не хочет от нее. Когда же я стал пенять ей, при Александре жеСеменовне, она разгорячилась, отвечала с какой-то порывчатой, накопившейсязлобой, но вдруг замолчала и ровно два дня ни одного слова не говорила со мной,не хотела принять ни одного лекарства, даже не хотела пить и есть, и толькостаричок доктор сумел уговорить и усовестить ее.

Я сказал уже, что между доктором и ею, с самого дня приемалекарства, началась какая-то удивительная симпатия. Нелли очень полюбила его ивсегда встречала его с веселой улыбкой, как бы ни была грустна перед егоприходом. С своей стороны, старичок начал ездить к нам каждый день, а иногда ипо два раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсемвыздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он не мог прожить дня,не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных. Он стал возить ейкнижки с картинками, все назидательного свойства. Одну он нарочно купил длянее. Потом стал возить ей сласти, конфет в хорошеньких коробочках. В такие разыон входил обыкновенно с торжественным видом, как будто был именинник, и Неллитотчас же догадывалась, что он приехал с подарком. Но подарка он не показывал,а только хитро смеялся, усаживался подле Нелли, намекал, что если одна молодаядевица умела вести себя хорошо и заслужить в его отсутствие уважение, то такаямолодая девица достойна хорошей награды. При этом он так простодушно идобродушно на нее поглядывал, что Нелли хоть и смеялась над ним самымоткровенным смехом, но вместе с тем искренняя, ласкающая привязанностьпросвечивалась в эту минуту в ее проясневших глазках. Наконец старикторжественно подымался со стула, вынимал коробочку с конфетами и, вручая ееНелли, непременно прибавлял: «Моей будущей и любезной супруге». В эту минуту онсам был, наверно, счастливее Нелли.

После этого начинались разговоры, и каждый раз он серьезно иубедительно уговаривал ее беречь здоровье и давал ей убедительные медицинскиесоветы.

– Более всего надо беречь свое здоровье, – говорил ондогматическим тоном, – и во-первых, и главное, для того чтоб остаться в живых,а во-вторых, чтобы всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия вжизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести, то забывайте ихили лучше всего старайтесь о них не думать. Если же не имеете никаких горестей,то... также о них не думайте, а старайтесь думать об удовольствиях... очем-нибудь веселом, игривом...

– А об чем же это веселом, игривом думать? – спрашивалаНелли.

Доктор немедленно становился в тупик.