Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг Страница 90

Слова вождя записал и сохранил для потомков один из любовно внимавших ему людей из числа самых доверенных и приближенных. Вячеслав Малышев принадлежал к той генерации так называемых выдвиженцев, которые в конце сороковых годов заняли места уничтоженных большевиков ленинского прилива и старых специалистов. Этих людей, лично им переведенных «из грязи в князи» и вознесенных на самые верха, Сталин любил и пестовал, с основанием полагая, что, всем ему обязанные, не имеющие никакого отношения к «ленинской гвардии», они сохранят верность своему благодетелю и кумиру. Внезапно востребованный в 35-летнем возрасте, в Москву из маленького подмосковного городка Коломна, где он был главным инженером машиностроительного завода, назначенный наркомом тяжелого машиностроения, затем сменивший Исаака Зальцмана на посту наркома танковой промышленности, получивший погоны генерал-полковника, этот сталинский кадр любовно фиксировал в своем личном дневнике все высказывания вождя во время многочисленных встреч с ним – их было не менее восьмидесяти[28]. Поскольку десятки записанных им сталинских высказываний можно проверить по другим источникам (и все они подтвердились!), нет никаких оснований не доверять и остальным его записям. Впрямую они не проверяемы, но полностью соответствуют другим документам и известным нам событиям.

Дневник Малышева, ведшийся им в течение четырнадцати лет (февраль 1939 – февраль 1953), был обнаружен в столе служебного кабинета после его смерти и по указанию Хрущева передан с грифом «совершенно секретно» в архив политбюро (тогда президиума) ЦК[29]. Все эти подробности необходимы для того, чтобы подтвердить аутентичность одной-единственной, исторически важной, записи от 1 декабря 1952 года, текстуально воспроизведшей высказывание Сталина на прошедшем в этот день заседании президиума ЦК, посвященном «вопросам вредительства в лечебном деле и положении в МГБ СССР»[30].

О «вредительстве в лечебном деле» рассказ впереди, и несложно понять, каким образом с этим «вредительством» связана реплика Сталина, бесстрастно зафиксированная любовно внимавшим ему Малышевым. Одна лишь реплика, но – она дорогого стоит! – Сталин сказал: «Любой еврей (именно так: ЛЮБОЙ. – А. В) – националист, агент американской разведки. Евреи считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов». Добавим еще, что сразу же вслед за этим беспримерным пассажем в дневнике Малышева записан другой: Сталин призвал своих слушателей «быть и политиками, и разведчиками»[31].

Эта поистине историческая запись в дневнике Малышева, воспроизведенная в книгах, которые Солженицын цитирует, и, стало быть, ему известная, не нашла никакого места в его сочинении. Вообще – не упомянута. Оно и понятно: солидаризироваться со Сталиным автору «Архипелага Гулаг», конечно, не хочется, но и возражать – в данном случае – как-то не с руки. Лучше всего – умолчать.

Слов на ветер Сталин не бросал. Сказав, что каждый (любой) еврей – агент американской разведки, он должен был, естественно, уже иметь план действий. Какой глава государства может позволить такому полчищу агентов враждебного государства (свыше двух миллионов человек имели в своих паспортах отметку о еврейской национальности) свободно разгуливать по улицам, ходить на работу и получать зарплату от тех, против кого они шпионят?

Приближалась десятая годовщина сталинского триумфа – победы под Сталинградом, действительно переломившей ход войны. Он решил отметить эту дату Вторым Холокостом. Заветная цель Гитлера именно в эти дни должна была быть осуществлена руками Сталина. Он спас евреев от тотального уничтожения нацистами, чтобы уничтожить их самому.

Фактически о том, что Сталин доверительно сообщил самому избранному партийному кругу, почти полтора месяца спустя был оповещен весь мир. 13 января 1953 года, в тот день, когда исполнилось пять лет со дня убийства Михоэлса, «Правда» опубликовала информацию об аресте «врачей-убийц», добавив, что следствие по их делу завершится в ближайшее время. Это означало пока что только одно: суд над ними, в отличие от суда над еаковцами, будет публичным. В противном случае его не стали бы афишировать. Имя главного преступника, уже мертвого, было обозначено совершенно четко: таковым предстояло стать «известному буржуазному националисту» Михоэлсу, который становился тем самым главой банды убийц не в метафорическом, а буквальном смысле слова. Подчеркивалось, что убийцами руководили и давали им указания американские спецслужбы через «еврейскую буржуазно-националистическую организацию Джойнт». Акцент был сделан не на том, что арестованные – врачи, а на том, что они – евреи, хотя, казалось, этому противоречило вкрапление в список обреченных еще и русских фамилий (профессора Виноградов, Василенко, Егоров, доктор Майоров).

Наступал завершающий акт зловещей феерии, за которой мог следовать лишь кровавый эпилог.

Все перечисленные в «сообщении ТАСС» были арестованы еще несколько месяцев назад. Иные из «членов банды» даже успели умереть (профессора М. Коган, Я. Этингер, М. Певзнер). Много десятков крупнейших медиков, не упомянутых «Правдой», тоже содержались в лубянской тюрьме. Все они обвинялись в том, что сумели убить Андрея Жданова, Александра Щербакова и некоторых других партийных главарей, а замахивались, естественно, на самого Сталина. Среди намеченных к убийству врачами были и крупнейшие военачальники. Сталин этой чести не удостоил маршала Жукова, давно находившегося в немилости, но зато в почетный список заготовленных жертв попали: маршалы Василевский, Конев, Говоров, генерал армии Штеменко, адмирал Левченко и другие военачальники.

С точки зрения массовой психологии, тем более психологии советского обывателя, взвинченного многолетней пропагандой, выбор «заговорщиков» – и по их национальной, и по их профессиональной принадлежности – был совершенно точным. Подлинно больным или потенциально больным был (мог стать) каждый человек – без малейшего исключения. И поэтому угрозу зловещего еврейского заговора медиков сразу ощутили на себе миллионы людей. Судьба театральных критиков, будь они хоть трижды негодяями, эмоционально никого не задевала. «Массу» – тем более…

Множество больных стали отказываться лечиться у врачей с еврейскими фамилиями, принимать из их рук лекарства. Другие вспомнили, что их самих (или родственников) без большого успеха лечили как раз такие врачи, и, внезапно прозрев, они догадались, чем был вызван тот неуспех: ясное дело – лишь тем, что их лечили евреи. Такой неожиданный и совсем еще недавно казавшийся немыслимым сюжет – вот он-то и мог воздействовать на массы, привести их в то состояние неистовой экзальтации, которая была необходима для осуществления задуманной Сталиным кровавой мистерии.

Советскую атмосферу начала пятьдесят третьего года вскоре воспроизвел в своей повести «Оттепель» Илья Эренбург, а затем куда глубже и пронзительней Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба». Число новых доносов, сработанных все по одной колодке, превзошло ожидания. Письма с требованием смерти врачам-убийцам летели в ЦК, на Лубянку, в редакции газет со всех уголков страны. Все газеты и журналы, стараясь перещеголять друг друга, из номера в номер публиковали откровенно антисемитские статьи, фельетоны, карикатуры, рассчитанные на самый примитивный читательский уровень. И верно, – цель была достигнута: массовый психоз набирал обороты.