Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг Страница 89

И все-таки потребность в нравственном алиби, в каком-то оправдании перед современниками или потомками, в том, чтобы в очередной раз умыть руки и переложить на других ответственность за то, что он задумал и что миру предстоит пережить, – эта потребность, как всегда, осталась при Сталине. Привычной своей методике он не изменил.

В конце 1952 года, вспоминает очевидец (Хренников Тихон. Так было. М., 1994. С. 179), Сталин последний раз присутствовал на заседании комитета, распределявшего премии его имени. Окончательное решение принималось, как всегда, в апреле, – пока что шел еще первый тур. И вот тогда, неожиданно для всех и вроде бы «ни к чему», Сталин громко сказал: «У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие». То есть снова «отмежевался», как это было в случае с Головановым или с Мальцевым-Ровинским. Он-то сам хорошо знал, насколько эта его реплика «ни к чему»…

Борьба с еврейством под видом борьбы с сионизмом (точное определение этого понятия, даже в сталинской интерпретации, никогда в советской печати не приводилась) была тогда же перенесена на международную арену – в пределах пространства, на которое распространялась сталинская власть.

В Венгрии провели «репетицию»: на процессе Ласло Райка трое из семи обвиняемых были евреями. Об их национальной принадлежности вслух не говорилось, но зато в обвинительном заключении шла речь об их участии в контрреволюционном заговоре международного сионизма, а не какого-то другого «изма», и тема эта без конца мусолилась во время процесса. Во главе вассальной Венгрии стоял еврей Матьяш Ракоши, он покорно принял навязанный ему сценарий – акция удалась.

В Румынии подвергли пока еще домашнему аресту пламенную коммунистку Анну Паукер (Рабинович) – министра иностранных дел, члена политбюро, секретаря ЦК, бывшего представителя румынской компартии в Коминтерне. Обвинение было тем же. Прошло и тут. В Польше изгнанию и остракизму подверглись недавние члены политбюро еврейского происхождения: Якуб Берман, Гиляри Минц, Эдвард Охаб и другие, но, увы, не за то, что были ревностными проводниками лубянско-кремлевской линии, а за то, что – евреи.

Следующая акция была уже с куда более мощным замахом. Сталин лично потребовал от чехословацкого президента Готвальда арестовать главу компартии Рудольфа Сланского (Зальцмана) и большую группу партийных и государственных деятелей еврейского происхождения: Бедржиха Геминдера, Рудольфа Марголиеса, Эуджена Лейбла, Бедржиха Райцина, Отто Шлинга, Отто Фишла, Артура Лондона, главного редактора основной партийной газеты «Руде право» Андре Симона (Каца) и других. Все делалось по классической сталинской модели: 31 июля 1951 года Сланский из рук чехословацкого лидера Клемента Готвальда получил по случаю 50-летия высший орден страны, 6 сентября снят со всех постов, а в ночь на 24 ноября арестован.

Для подготовки процесса в Прагу выехала большая группа лубянских «советников».

У них была одна задача: создать не просто некий «заговор», но непременно сионистский. Впервые за все время фальсифицированных политических процессов, организованных в сталинской империи (по крайней мере, вслух никто не называл на процессах ни Троцкого, ни Зиновьева, ни Каменева, ни Радека евреями), одиннадцать из четырнадцати обвиняемых были прямо идентифицированы в обвинительном акте как лица «еврейского происхождения», которое, по формуле обвинения, и было причиной их «измены»: они продались все тому же мировому буржуазному национализму. И тоже впервые – публично, без всякого стыда перед лицом мирового общественного мнения, – тяжким преступлением объявлялся не антисемитизм, а борьба с ним.

Через Чехословакию, как мы помним, по указанию Сталина, отправлялись в Израиль, в помощь новосозданному государству, оружие и военные кадры. И некоторые подсудимые, действительно, принимали участие в этой сталинской операции. Четыре года спустя над ними издевался за это прокурор Йозеф Урвалек: «Опасность нашествия международного сионизма стала еще более грозной после того, как был создан американский протекторат – так называемое государство Израиль. Подсудимые сразу же стали его холопами и лакеями». (London Artur. L'Aveu. Paris, 1968. P. 307).

Артура Лондона, бывшего заместителя министра иностранных дел, спасло родство с членом политбюро французской компартии Раймоном Гюйо: они были женаты на родных сестрах. Солдат интернациональных бригад в Испании, участник французского Сопротивления, узник Маутхаузена, он был награжден орденом Почетного Легиона и Военным Крестом с пальмами за свою борьбу с нацизмом, а потом другими нацистами едва не повешен. Освобожденный после смерти Сталина и Готвальда, Артур Лондон рассказал миру правду о том, как готовился и как проходил этот откровенно антисемитский процесс.

«Рука Москвы» забросила антисемитские семена даже туда, где для них не было вообще никакой почвы. В Болгарии до войны жило около 48 тысяч евреев, и они никогда не подвергались дискриминации. Когда под давлением Берлина была сделана попытка (1940) принять антиеврейские законы, вся болгарская интеллигенция и множество депутатов парламента выступили с возмущенными протестами. Болгарские евреи были спасены от депортации в лагеря смерти самим населением. Об этом подробно рассказал болгарский писатель Хаим Оливер в своей книге «Ние, спасените» («Мы, спасенные»). Цифры депортированных из разных стран в лагеря смерти европейских евреев публиковались многократно. Лишь в графе «Болгария» всегда стоял прочерк: ни одного! Среди наиболее видных участников болгарского Сопротивления можно встретить множество еврейских имен, и все они свято почитались новой властью. Им воздвигнуты памятники, в их честь установлены мемориальные доски, их именами названы улицы, о них написаны и изданы книги. Какое же насилие надо было произвести над чуждой этому мракобесию нацией, чтобы и ее заставить плясать под сталинскую антисемитскую дудку!

Старый болгарский коммунист, активный участник партизанского движения Алберт Коэн рассказывал мне, как по приказу из Москвы началась в 1952 году, а в начале пятьдесят третьего достигла своего разгара, чистка всех звеньев аппарата от еврейского присутствия. Сам он был изгнан с поста главы национального радиовещания. Почти все болгарские аппаратчики прошли подготовку (партийные и прочие школы) в Москве и привезли оттуда не только прямые инструкции, но и, главное, атмосферу подозрительности по отношению к евреям. Началось планомерное отторжение их от всех ключевых постов, изгнание из всех жизненно важных общественных сфер.

Долгое время не было документального подтверждения того, что (по совокупности многочисленных проявлений сталинского антисемитизма на рубеже сороковых – пятидесятых годов) было и так достаточно очевидно. Фанатичные защитники «доброй памяти об отце народов» хватались и хватаются до сих пор за любую соломинку, чтобы опровергнуть «наветы» и представить Сталина «безраздельно верным марксистско-ленинскому интернационализму».

Но вот приоткрылись архивы, и нашелся поистине сенсационный документ, содержащий прямое, письменное доказательство. Это дневник одного из очень близких Сталину людей, попавшего в последние месяцы сталинской жизни на самый верх партийного Олимпа – в президиум ЦК (то есть политбюро), созданный на XIХ съезде партии 16 октября 1952 года. На этом съезде, последнем в его жизни состоявшемся через тринадцать лет после предыдущего (ничего подобного в славной истории партии еще было), товарищ Сталин молча и вроде бы равнодушно внимал трескучей говорильне своих аллилуйщиков и, наконец, выступил с шестиминутной речью, притом что половина времени ушла, естественно, на овации. Речь он произнес загадочную и туманную, всестороннему анализу она так и не подверглась. Но одно сталинское изречение может нам пригодиться, тем паче что мы знаем, что в это время творилось в стране и что – в его голове. Товарищ Сталин, говоря об обществе буржуазном, в частности, сказал: «Растоптан принип равноправия людей и равенства наций». Из контекста явственно вытекало, что этот, растоптанный буржуями, принцип живет и процветает в руководимом им Советском Союзе. Свое заявление он, как мы сейчас увидим конкретизировал и разъяснил несколькими неделями позже, но уже не на кремлевской трибуне, перед огромной аудиторией и кинокамерами, а куда как в более узком составе.