Тайный год - Михаил Гиголашвили Страница 86

И проник подозревающим взглядом в самое нутро Принса.

Тот съёжился – ножом вошел в него этот всевидящий взор.

– Да я… государь… Как можно? Мне надо писать всё, что вижу и слышу… Мне так сказали… Приказано… Кобенцель… Император Максимилиан… Всё писать…

Торжествующе кивнул:

– Вот и проболтался ты, желторотик! Значит, это пёс Кобенцель приказывает тебе шпионить, высматривать, мои доходы высчитывать? Ох, дождётся эта драная росомаха, что я у него уши отрежу и собачьи пришью! Ты ему не верь! Он уже который год сюда таскается, подарков от меня перенабрал – горы, а всё клевещет. – Переложил листы. – Дальше правильно пишешь, что владения Московского царя велики, что на востоке, в стране Шибир, живут дикие племена, хотя не такие уж они и дикие. Вон на полке, взгляни! Разве дикарь такую красоту сотворит?

Развернувшись всем телом, Принс увидел на полке ваяние из белой кости: медведь на дыбах, охотник готовится всадить ему нож в сердце, в другой руке – копьё. И услышал в спину:

– Вот и я, как этот медведь, на дыбы встал, а вы меня ножом лжи режете! Перед народами позорите, сивым неучем, грубой сипой выводите! Думаешь, приятно сие живой душе? Я же человек! И души не лишён, и чувства имею, и самолюбием не обнесён!

От этих слов у Принса запершило в горле, он жарко зашептал:

– Что ты, что ты! Всюду тебя уважают, великий государь! Смелым, могучим, мудрым величают!

Искренне и горько ответил:

– Да уж, держи кису шире – мудрым! Меня Страшным, Ужасным, Жутким, Грозным именуют – что, я не знаю? Иван дер Шреклихе Рюрикид ^[125], Иван Террибле ^[126], на гравюрах с рогами на сатанинском троне, людей кушаючи, изображают… А на самом деле Грозным прозывали моего деда Ивана – у него был такой взгляд, что беременные бабы в омрак падали! А я – нет! Я – Иоанн Кроткий! Да, с врагами я крут, но с друзьями я – воск, тих и ласков, как и подобает мудрому пастырю, коий своих овец не режет, а стрижёт, холит и балует…

Принс со склонённой головой слушал, теребя полу камзола.

Он пересел на постели, бережно взял с пола на колени мирного сонного кроля.

– Но ты мне чем-то мил, хоть и бородавчат зело… Правда, у собак это породу показывает… Если слово дашь, что не будешь клевету писать, – прощу и не трону. – Принс жарко заверил, прижав руку в груди: «Даю. Слово даю. Великое, честное слово!». – Ну и хорошо, и ладно. Верю. У тебя зенки честные, хоть и голубые… Ты у нас без году неделя, сам ещё не успел ничего рассмотреть, потому лучше б вообще ничего не писал. Ты поживи, посмотри, подумай, а с Кобенцелевых слов не говори, не надо, не лепо это. Я тебя насчёт толмаческой службы не даром спросил. Ежели я тебе положу двадцать золотых в год, мой кошт, деревеньку в придачу – пойдёшь ко мне в службу?

Принс опешил:

– Я… Рад… Но… Я на службе… Кобенцель… У Кобенцеля надо спросить…

Тут уж взъярился не на шутку:

– Да надоел ты мне с этим старым дурачиной! Вот я его псарям кину – тогда и спрашивать будет не у кого! На кой тебе этот сивый вшивый кобель Кобенцель сдался, когда Московский царь службу почётную предлагает? Жильё дам на Москве. А ты нужных людей из Фрягии вытяни, чтоб моих дураков наукам всяким учили, а заодно и языкам… Мне и по музыкальному ремеслу мастера нужны… Есть у вас такие? Ты где вообще живёшь? Что? В Бреславле? Эк тебя занесло! Не лучше ли на Москве в палатах жировать, чем в псаном Бреславле баклуши бить? Тебе Максимилиан сколько в год платит? Семьдесят талеров? Ну вот, а я тебе в цехинах дам, в два раза больше выходит… – И, бережно придерживая Кругляша, потянулся к ларцу, порылся в нём, вытащил перстень. – Жалую! Видишь, вместо наказания – дары от меня! Об этом тоже напиши: Московский-де тиран, Иван Ужасный, вместо того чтобы за клеветную хулу поджарить и съесть, перстень мне пожаловал… То-то Максимилиан удивится! Носи!

Начал складывать листы, подводить черту:

– Есть у меня толмач Буга, он в разных турцких языках силён. Есть Досифей – тот по мёртвым языкам. А ты по фряжским будешь. Вот вы трое школу и наладите. Соберём туда детишек, смышлёнышей. Надо бирючей по уездам пустить, даже по самым малым деревушкам, чтобы птенцов с быстрым умом и ясной речью собирали. А вы их по классам рассадите, грамоте обучите, а потом и языкам. Человек по дюжине на класс хватит, многих людей обучать иноземным языкам тоже не след – не то сбегут, я один останусь!

Принс сказал, что тут надо различать: есть те, кто лучше с писаного на писаное переводит, а есть те, кто при устных беседах успешней толмачит.

Понравилось: понимает, чёрт чернильный, о чём дело идёт.

– Вот и разберитесь, кого куда тянет. Если кто усидчив и прилежен в писании, умом глубок, но тугоумен – тот пусть в письменном деле вострится, а кто побойчее и посмелее – в устный класс отправлен будь!

Подумав, Принс добавил, что школяров надо обязательно в Посольский приказ водить, чтобы они живые дела видели и слышали, а не только в словесных небесах парили.

– Умно мыслишь! – одобрительно заметил. – Давай сделаем так, Данила, как тебя по батюшке? Ноэл? Ты, Данила Ноэлович, напиши-ка мне разумную роспись о том, как лучше устроить сие толмаческое учение. И цифирью обозначь: первое, второе, третье, как немцы это умеют, для ясноты дела. А я буду знать: это первое, главное, это второе, необходимое, это третье, весьма нужное, а это четвёртое – и подождать может до свободных денег. И сколько средств спервоначалу на всё надобно – тоже обмозгуй и обметай, я тебе сам в ценах помогу, я их лучше твоего знаю… Потом всё равно новые деньги клянчить придёте, это уж как водится, как пить дать. Место для учёбы подыщу. Жалованьем довольны будете, обижен никто не останется. Я с честными людьми на хорошее дело щедр, а с плохими – и сам плох на всё… Иди теперь. Я с псом Кобенцелем поговорю, чтоб он тебя не шерстил. – Перекрестил Принса и дал поцеловать руку. – Если что надо будет – Шишмарёву или Роде Биркину скажи, они дадут.

Принс с поклоном вышел.

Собирая и просматривая бумаги, вдруг закричал вслед:

– А ну, иди-ка обратно! – И когда Принс испуганно прибежал, показал ему лист: – Вот тут, мои титулы перечисляя, ты две мои земли забыл указать, а это не дело! Ты пишешь: «Все подданные царя Иоанна должны держать в памяти самым тщательным образом, как ежедневные молитвы, все его титулы, а именно: Божиею милостию, государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Булгарский, Новгорода Нижнего, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Удорский, Кондийский, земли Шибир и от начала наследственный государь Ливонии и многих других стран». А где, скажи на милость, Белозерская и Обдорская земли? Они что, не мои? Они тоже мои, кровью выстраданные!