Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 75

Как ни парадоксально, статус итальянской гражданки русского происхождения не так уж плох. Остатками душевных сил я живу интересами и Италии, и России; вкалываю и на ту, и на другую.

Однако вернёмся в Москву конца 1982 года. Прошло лето, наступила осень. До меня доходят слухи о том, что за освобождающуюся (ой ли?) квартиру 106 по улице Горького 8 борются два ведомства – Союз писателей и Моссовет; закон на стороне СП (на место убывающего члена СП поселяется другой), но моссоветовскому боссу отхватить под боком квартиру для сынка или дочки очень уж заманчиво. Чем больше выяснялось подробностей этой схватки, тем больше крепла иллюзия: а что, если это неспроста?

В одно из первых чисел ноября, утром, примчалась Людочка Станевская:

– Звонил Феля, велел тебе сказать, что всё в порядке…

Что в порядке?!

– Он был при встрече Тихонова с послом Мильоло… Тихонов дал «добро»…

Немного успокоившись, мы сообща восстановили ход событий. Министр иностранных дел Коломбо распорядился, чтобы посол Мильоло отправился к председателю Совета министров СССР Тихонову с письмом, в котором было бы указано, что отказ в визе Добровольской отрицательно сказывается на итало-советских культурных связях (!). Тихонов, бедняга, про Индиру Ганди слыхал, про Маргарет Тэтчер – тоже, но про какую-то Юлю Добровольскую… Он поартачился, затем, небось, прикинул выгоды торговых связей с Италией и начертал на смехотворном письме полыхаевскую резолюцию.

Лев Разгон тормошил – не теряй времени, ещё передумают!

Скорее, скорее, за справками в ЖЭК, в издательства, в библиотеки; партбилет и писательский билет, слава Богу, уже сданы.

Перед эмиграцией хозяйственные люди загодя ходили по инстанциям за разрешением на вывоз книг (что-то разрешали, а что-то нет, надо было предъявлять списки с выходными данными); имущество продавали, а то, что брали с собой, фотографировали для экспертизы и пр. и пр. У меня не было ни сил, ни желания всем этим заниматься. Петя Немировский проявил инициативу: оставил у себя мамино серебро (см. выше), напаковал и отправил малой скоростью ящик с неценными предметами вроде чёрного подноса с розами – русское народное творчество – «от ностальгии»; Лёва Тимофеев отвёз итальянские книги в букинистический магазин; Галя Колобова предложила оставить ей книги, необходимые мне для работы. (Эту коробку со словарями года два спустя привёз в Рим Корги). Всё, что можно было, я раздарила; ключ от квартиры вручила Рике Разгон – распоряжаться моим имуществом по своему усмотрению.

Чем я занялась сама, это чемоданчиком с семейным архивом и «реликвиями»; туда же положила письма своих авторов, самые интересные: послания Паризе, например, были настоящие новеллы. Чемоданчик, безо всякой надежды его когда-нибудь получить, оставила у Лены с Юрой.

Прослышав о том, что я уезжаю, мой давний знакомый, важный итальянский менеджер Розарио А. настоял на том, чтобы я ему оставила то, что мне самой провозить не полагалось. «Меня не досматривают, я – VIP», уговаривал он меня. Уговорив, послал своего человека за чемоданчиком к Лене с Юрой. Видно, кто-то настучал, и в Шереметьевском аэропорту чемоданчик с позором отобрали. Это грозило Розарио крупными неприятностями по работе, лишением визы, а значит возможности вести важные дела с советским министерством внешней торговли. В конце концов, благодаря хлопотам хорошей женщины-замминистра, всё обошлось, но шок был так силён, что мой приятель, живя со мной в одном городе – Милане, на двадцать лет забыл о моём существовании. На двадцать первом году он вошёл в свой офис, где за длинным столом сидели его штат (Фонда итало-русской палаты), Лена с Юрой и я – для переговоров об обмене между Фондом и Лениной школой. Увидев меня, он обомлел, кинулся целовать-обнимать, забыл, зачем пришёл, и возбуждённо, как о вчерашнем событии, долго рассказывал во всех подробностях (мне до того не известных), об изъятии чемоданчика. И между прочим:

– У моей дочки Джулии висит на видном месте твой подарок – рисунок Гуттузо с надписью «моей дорогой Джулии».

…Билет был заказан на 12 ноября.

10 ноября, во время ужина у директора Alitalia Марры, хозяин дома то и дело отлучался к телефону. Сидевший рядом со мной Луиджи Визмара сделал стойку, как гончая: инстинкт матёрого корреспондента.

– По некоторым признакам можно предположить, что ты двенадцатого на самолёте Аэрофлота не улетишь. Вот тебе мой служебный телефон, держи меня в курсе! – шепнул мне Марра.

Весь вечер – в который уже раз! – муссировалось неподтверждённое известие о смерти Брежнева.

На другой день оно подтвердилось. Был объявлен двухнедельный национальный траур, отменены все полёты; в районе центра, до Садового кольца, был введён комендантский час.

У меня с утра толкался народ. Часов в пять прибежала Нелли Молчадская, актриса театра им. Моссовета, и переполошила: актёрам выдали пропуска; милиция проверяет у прохожих прописку в паспорте, останавливает машины. Мой, заграничный, естественно, без прописки…

Луковниковы жили в кооперативном доме издательства «Прогресс» в Зубовском проезде, сразу за Садовым кольцом, и «совет в Филях» постановил, чтобы я до наступления комендантского часа, уехала к ним ночевать, а назавтра Боря отвезёт меня в Шереметьево.

Я побросала в один чемодан одёжку, в другой – обувь, по нескольку раз всех перецеловала. Посидели – помолчали на дорогу и… в путь!

Утром я позвонила Марре.

– Внимательно слушай, что я тебе скажу, – инструктировал он меня. – Поезжай в Шереметьево и обратись к моему коллеге из Аэрофлота, он поменяет тебе твой недействительный аэрофлотовский билет на последний рейс Алиталии в 18.00; у нас с ним всё договорено. Как только можно будет выехать из центра, я приеду в аэропорт и отыщу тебя.

План Марры сработал.

Задолго до отлёта моя братия, каким-то образом ухитрившаяся преодолеть милицейские кордоны, сгрудилась перед таможенным контролем. Я делала вид, что нисколько не волнуюсь: стою себе, руки в карманы нового с иголочки эфэргевского каракулевого пальто. Наконец, мне:

– Проходите!

И мои два чемоданишка водружены на стойку. Очереди никакой; похоже, я лечу одна. Однако, что-то застопорилось; время идёт, а молодой мордастый таможенник к досмотру не приступает.

Появляется начальник, грузный, в летах.

– Вы лететь не можете. По закону покидающие страну должны проходить таможенный досмотр накануне. Надо было являться вчера!

– Тогда я полечу без багажа!

– Нет, если явились с багажом, то обязаны лететь с багажом. Забирайте свои чемоданы!

И, самодовольно пыхтя, удалился.

Так вот где таилась погибель моя… Позднее, по зрелом размышлении, я поняла, почему Толстый меня не пропускал; дело было не в багаже; в день отменённых рейсов в таможне не было дежурной гебешницы для рутинной проверки – личного обыска.

Тут, вижу, к Мордастому подходит Алёша, отзывает его в сторону и что-то ему объясняет, показывает… Мордастый вернулся на своё место, сделал какую-то пометку в блокноте и рявкнул: