Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 76

– Забирайте багаж!

Я отпрянула:

– И не подумаю! Доложите директору таможни, я требую, чтобы он меня принял!

– Директор всё, что надо, вам уже сказал!

Значит, кроме, как к Толстому, обращаться не к кому. Умей я повышать голос, раскричалась бы… Они шума не любят. Но я в своего папу, тихая…

Толстый всё же вернулся.

– Ну, что ещё?

И тут откуда-то из моих измотанных кишок у меня вырвалось:

– Знаете что! Вы уже немолодой человек и не очень здоровый. Если вы будете так издеваться над людьми, вас хватит кондрашка!

Я не поверила своим глазам: он испугался, как-то диковато покосился в мою сторону и, тихо, Мордастому:

– Ладно, приступай…

Тот неспеша, с флегматичным видом, опорожнил чемодан, внимательно щупал швы, сгибал и разгибал ватные плечики; потом вывалил обувь и долго делал рентген каблуков… А стрелка часов ползёт и ползёт, подползла к половине шестого…

– Можете попросить кого-нибудь из провожающих вам помочь…

Надо же, какое великодушие! С кем-то в четыре руки – вернее всего, с Людочкой – мы лихорадочно запихивали обратно выросшие в гору шмотки, туфли, сапоги… Щёлкнули замки, неизвестно откуда взявшийся Марра схватил чемоданы, побежал, бросил их на весы, подмигнул мне и легонько подтолкнул к проходу, туда, где сидел пограничник.

Но мне преградил путь Мордастый с блокнотом:

– Минуточку, кто такой Алексей Букалов?

Я похолодела… Всё! Я не уеду, а Алёшу выкинут с работы… – и отреклась:

– Никакого Букалова я не знаю!

Уверена, что если бы Мордастый мог, он бы меня укусил: запахло жареным. Слёзно прося таможенника меня пропустить, бывший первый секретарь посольства Алексей Михайлович Букалов предъявил ему свой просроченный дипломатический паспорт.

Восковая фигура в будке за стеклом взяла мой заграничный. Как водится, долго вертела в руках, поглядывая куда-то вверх (я так и не знаю, зачем эта мистика, чтобы запугать?) и… вернула.

В полуобморочном состоянии я рухнула в первое же пластмассовое кресло зоны свободы.

Пока я прихожу в себя, вкратце поясню про Алёшин липовый документ. Он, после МГИМО, шестнадцать лет был дипломатом. Карьеры не сделал, его держали в бывших колониях Италии – Сомали и Эфиопии. Возможно, минусом в глазах отдела кадров была не только наша дорогая Евгения Яковлевна Томас, его еврейская мама, которую, к тому же, угораздило родиться в Австралии, но и Алёшина общительность, его жизнелюбие, юмор, говорливость, литературная одарённость. Тем не менее, в силу какой-то удачной раскладки, его всё-таки назначили в посольство в Рим. Так совпало, что через Рим, проездом в эмиграцию, ехал Алёшин сводный брат с семьёй Саша Клибанов (сделавший в Штатах научную карьеру). Другой бы проигнорировал опасного родственника, а Алёша, будучи нормальным человеком, встретил его, показал Вечный город и проводил, – всё честь по чести. После чего под каким-то предлогом был вызван в Москву и в 48 часов уволен из МИДа. Мыкался без работы, натерпелся унижений. Ухватился за соломинку – журналистику – и выплыл; плыл долго, от журнальчика «В мире книг» до поста корреспондента ИТАР-ТАСС в Риме. Свой литературный талант не зарыл: выпустил сборник сомалийской поэзии и, заядлый пушкинист, написал книжку об абиссинце – Арапе Петра Великого Ганнибале, а недавно заметки журналиста «Пушкинская Италия».

… Пульс у меня, кажется, выровнялся. Приглашают на посадку. Миляга Марра даёт о себе знать и на высоте тысяч метров: время от времени чтобы удостовериться, что я дышу, ко мне подсаживается пилот, якобы передохнуть, размяться.

В миланском аэропорту встревоженные и дезориентированные (в телексе Луиджи сказано «вылетела», а по официальным данным все рейсы из Москвы отменены) – четверо: Эми Мореско, Уго Джуссани с Иоахимом Шмидтом и Леда Визмара. Началась моя другая жизнь. Не сразу, помаленьку, пришло и второе дыхание.