Уроки русского. Роковые силы - Виктор Кожемяко Страница 67

Короче говоря, я за социализм, но не потому, что я его всецело «одобряю», а потому что считаю это неизбежным.

То, что частная собственность будет в конечном счете заменена общественной, со все определяющей ролью государства, — это убеждение вы найдете у любого подлинно выдающегося мыслителя XX века, кто бы он ни был. Абсолютно определенные высказывания этого рода можно найти у крупнейшего германского мыслителя XX века Мартина Хайдеггера или у крупнейшего представителя британской историософии Арнольда Тойнби, который, правда, говорит об этом с горечью — он считает, что человечество, перейдя к этой форме существования, слишком много потеряет. И, наконец, у одного из новейших философов России А. Ф. Лосева. В самом конце жизни, а умер он в 1988 году, на вопрос: «Куда дальше движется человечество?», он совершенно определенно сказал: «Дальше идет то, что противоположно индивидуализму, а именно общественность и коллективизм, то есть социализм».

А такого рода суждений людей, которые общепризнанны как крупнейшие мыслители, неизмеримо больше многих других. То есть просто смешно противопоставлять им, скажем, заявления многочисленных вчерашних партаппаратчиков типа тов. Яковлева, ведавшего ранее агитпропом, который просто стремится «отмыться» от своего прошлого и поэтому проклинает социализм. Как можно верить такого рода субъектам — до 50–60 лет твердившим одно, а потом прямо противоположное. Я же привожу мнения людей, которые не были, ни в коей мере, ни коммунистами, ни социалистами. Сами понимаете, трудно назвать Арнольда Тойнби, глубоко религиозного человека, социалистом… И если у нас есть возможность определенного печатного пространства, то я готов дальше подробно обосновать, почему в настоящее время совершенно ясна своего рода необходимость, неизбежность выбора социалистического направления пути развития.

Вот, кстати, А. И. Солженицын, который, как известно, является воинствующим антикоммунистом и антисоциалистом — по крайней мере, до последнего времени, — как-то сказал, что человечество погибнет, если оно не займется самоограничением. Но социализм — это и есть самоограничение. Это достаточно четкое определение. Причем самоограничение, в котором роль этого мощного ограничивающего начала играет государство, играет общественная собственность, прежде всего на землю. А возьмите хотя бы Льва Толстого, который считал частную собственность источником всех бед. Конечно, он не был социалистом в каноническом смысле, но был категорически настроен против частной собственности. Когда, кстати, вспоминая Л. Толстого, обычно говорят о той жестокой беспощадной критике, которую он обрушил на российские порядки, то при этом почему-то игнорируют, что к западным порядкам он относился еще более непримиримо. Когда в 1905 году начали кричать, что нам надо ввести конституцию, как в странах Запада, он по этому поводу сказал: «Хотят заменить царя каким-нибудь там Кокошкиным (был такой видный кадетский деятель. — В.К. ), это все равно что христианство заменить какой-нибудь идиотской сектой… большего обмана, чем конституция, придумать трудно».

— Но существует мнение, что сейчас социалистическая идея в России принята не будет, она несвоевременна. Особенно после известных ее извращений и искажений. Разделяете ли вы эту точку зрения? Насколько массовое сознание подготовлено к восприятию социалистической идеи?

— Что касается несвоевременности. Вот вы употребили выражение «извращения социализма», Видите ли, у нас, к великому сожалению, в пропагандистских целях смешивают два совершенно различных явления — революцию и социализм. Можно установить разные границы революции. Не будем брать вспышку 1905 года, возьмем начало — 1917 год. Можно по-разному датировать ее конец. Например, 1937 год, когда погибла большая часть героев революции, они как бы сами себя уничтожили (то же самое было и во времена французской революции). Можно даже с большими основаниями говорить о том, что революция себя окончательно исчерпала после снятия Н. Хрущева, потому что он некоторым образом пытался реанимировать революцию. Это видно во многих его акциях. Во-первых, при нем были вознесены все герои революции, которые в 1937 году были всячески оклеветаны и уничтожены, а тут они были реабилитированы и приобщены к славнейшим героям. Во-вторых, его акции — например, такие как совершенно волюнтаристское поднятие целины или отправка ракет с ядерными боеголовками на Кубу, я уж не говорю о Новочеркасске. В общем, это был человек, который возродил своего рода «революционную стихию». Думаю даже, хотя это, быть может, несколько странно прозвучит, в этом сыграла определенную роль его молодость, когда он, как известно, был троцкистом.

Неоспорим тот факт, что он примерно так же, как и в первые десятилетия революции, давил церковь и крестьянство и т. д. Так что революция длилась достаточно долго. И если говорить об извращениях социализма, то они в подавляющем большинстве относятся к революции, а как только мы возьмем конец правления Хрущева, последующие, скажем, 20 с лишним лет до 1991 года, когда революция была объявлена ошибкой, начались проклятия в ее адрес, то увидим, что четверть века в стране не было ни одной политической казни. Да, были репрессии. Да, продолжалось тоталитарное давление, когда инакомыслящий становился врагом, но не было той жестокости. И когда говорят о лагерях, никто почему-то не разграничивает разные этапы. Ведь то, что происходило во время Гражданской войны, во время коллективизации и в том же 37-м году, — это, безусловно, явления революции. Когда же то, что называют социализмом, стали называть «реальным социализмом» и он установился, никаких таких жестокостей не было.

Это надо четко разделять, потому что если вы хотите ругать социализм, то давайте все-таки говорить о социализме, а не о революции.

Потому что если говорить о революции как таковой, то французская революция была ничуть не менее страшной и жестокой, чем русская революция. И, кстати, в 1814 году, когда наступила реставрация и на трон возвратили Бурбона, родного брата казненного в 1792 году короля Людовика XVI, то тоже начали отрицать все, что было во время революции. И это совершенно закономерный и необходимый ход истории. После такого гигантского взрыва, если хотите, когда маятник истории качнулся в одну сторону, его надо вернуть в другую. Так было во Франции — в 1814 году происходит реставрация, возвращается король, возвращаются к власти крупнейшие церковные и светские феодалы. И, наконец, что особенно ярко, избирается Национальное собрание Франции, и 87 % его депутатов, избранных, кстати, голосованием, оказались ультрароялистами, то есть более монархистами, чем сам монарх. И он был вынужден даже иногда их ограничивать. Это чрезвычайно интересный факт, говорящий о том, каков был накал отрицания революции!

И что же? Проходит всего 16 лет — происходит новая революция, в 1830 году, которая, в сущности, возвращает общество — пока еще предварительно — к тем нормам, которые были установлены прошлой революцией. В 1848 году — еще одна революция, которая еще дальше возвращает страну к революционным нормам. И надо отдавать себе ясный отчет в том, что Франция сейчас живет на основе, которая была создана именно Великой французской революцией. Это же факт. От этого никуда не денешься. А ведь в результате революции по разным подсчетам от 500 тысяч до 1 миллиона крестьян так называемой Вандеи, северо-западной провинции Франции, были зверски уничтожены, так как они были категорически против революции. Но, простите, надо четко понимать — то французское общество, которое существует сейчас, стоит на костях и крови этих крестьян!