Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен Страница 65

Если случатся перебои с доставкой продуктов, забастовки неизбежно последуют, а экономическая ситуация вызывает больше беспокойства, чем политическая. Если бы речь шла только о политике, окончательное решение можно было бы отложить до окончания войны, но экономическое положение представляет собой постоянную угрозу. Экономические трудности могут в любой момент раздуть тлеющее пока что пламя политического недовольства, что серьезно подорвет способность России вести войну. Запасы топлива на железных дорогах настолько малы, что на одной из них его, как говорят, хватит лишь на несколько дней. Многие также опасаются, что, даже если резервы будут на какое-то время восполнены, нехватки возникнут снова сразу же после того, как возобновится нормальная работа железных дорог, в настоящий момент сокращенная до минимума. Многие военные заводы уже временно закрыты из-за недостатка топлива и сырья, и нельзя полностью исключить опасность прекращения снабжения армии и городов.

В целом ситуацию можно охарактеризовать следующим образом: хотя император и большинство его подданных настроены продолжать войну до конца, Россия, по моему мнению, будет не в состоянии встретить четвертую зимнюю кампанию, если теперешнее положение дел сохранится и дальше. С другой стороны, Россия так богата природными ресурсами, что, если император поручит ведение войны действительно способным министрам, у нас не будет поводов для беспокойства. В теперешнем положении будущее представляется туманным. Политическая или экономическая ситуация в любой момент может преподнести нам неприятный сюрприз, в то время как финансовую ситуацию может усугубить постоянная допечатка бумажных денег. Однако Россия – такая страна, которая обладает счастливой способностью держаться наперекор всему, и мне только остается надеяться, что ей удастся устоять, если мы будем продолжать оказывать ей необходимую поддержку».

27 февраля открылась сессия Думы, и первое заседание, на котором я присутствовал, прошло настолько спокойно, что я решил, что могу спокойно позволить себе короткий отдых в Финляндии. В те десять дней, что я там провел, до меня не доходило никаких сведений о надвигающейся буре. И только в воскресенье, 11 марта, когда мы с женой вернулись последним поездом в Петроград, мой слуга сообщил нам о забастовке трамваев и извозчиков. Та часть города, по которой мы проезжали по дороге в посольство, была совершенно спокойна, и – за исключением нескольких военных патрулей на набережных и действительно отсутствия трамваев и извозчиков – ничего необычного мы не видели.

Тем не менее ситуация становилась уже весьма серьезной. Из-за нехватки угля, о которой я упомянул в приведенной выше телеграмме, часть заводов пришлось закрыть, и в результате несколько тысяч рабочих лишились работы. Сам по себе этот факт не был таким тревожным, поскольку им выплачивали пособие, не желая доводить дело до беды. Но они хотели хлеба, а многие из них, простояв помногу часов в очередях перед хлебными лавками, так ничего и не получали. В четверг, 8 марта, состоялось бурное заседание в Думе, на котором правительство подверглось резкой критике за свою неспособность наладить снабжение Петрограда продовольствием; и именно нехватки хлеба стали источником волнений, начавшихся в тот день среди рабочих. В тот же вечер несколько хлебных лавок в бедных кварталах было разграблено, и на Невском проспекте впервые появился казачий патруль.

На следующий день волнения усилились. Люди хотели знать, какие меры предпринимаются для преодоления продовольственного кризиса, но никаких заявлений не последовало. Группы рабочих и студентов шествовали по улицам, а за ними следовали толпы мужчин, женщин и детей, пришедших из любопытства и желающих увидеть, что будет дальше. По большей части эти толпы были настроены добродушно, они расступались перед казаками, когда те получали приказ очистить какую-либо улицу, и иногда даже провожали их приветственными криками. Казаки, со своей стороны, старались никому не причинять вреда и даже перебрасывались шутками с теми, кто оказывался с ними рядом, – а это уже было плохим признаком для правительства. Враждебность толпы была направлена главным образом против полиции, с которой у нее было в тот день несколько столкновений. На некоторых улицах были также повреждены и перевернуты трамвайные вагоны.

Тем временем лидеры социалистов, которые в течение последних месяцев вели активную пропаганду на фабриках и в казармах, не дремали, и в субботу, 10-го числа, город принял уже более серьезный вид. Дело дошло почти до всеобщей стачки, и толпы рабочих, шатавшиеся взад и вперед по Невскому проспекту, теперь уже выглядели более организованно. Никто точно не знал, что должно случиться, но у всех было чувство, что подворачивается слишком удобный случай, чтобы его упустить. В целом, однако, люди были настроены по-прежнему миролюбиво. Вечером была стрельба, в которой были виноваты полицейские, переодетые по приказу Протопопова в солдатскую форму.

Теперь правительство решилось прибегнуть к суровым репрессивным мерам. В воскресенье утром, 11 марта, военный губернатор генерал Хабалов расклеил по всему городу объявления, предупреждающие рабочих, что те, кто не вернется на работу на следующий день, будут посланы на фронт и что полиция получила приказ рассеивать любые толпы, которые соберутся на улицах, любыми имеющимися в их распоряжении средствами. Это предупреждение не приняли во внимание, толпы были так же многочисленны, как и раньше, и в тот день от огня, открытого войсками, погибло около двухсот человек. Однако после полудня одна рота Павловского полка, получившая приказ открыть огонь, взбунтовалась, и ее пришлось разоружить силами Преображенского полка. К вечеру сопротивление было сломлено, толпы рассеяны, и порядок временно восстановлен. Но народное движение, первоначально добивавшееся лишь незамедлительного принятия мер для устранения нехватки продовольствия, теперь приобрело политический характер и стремилось к свержению правительства, ответственного как за огонь по толпе, так и за продовольственный кризис.

Император, над которым словно тяготел злой рок, проведя январь и февраль в Царском Селе, решил, что не может больше отсутствовать в Ставке, и 8 марта, в четверг, возвратился в Могилев, находящийся более чем в двадцати часах езды по железной дороге. Если бы он еще на несколько дней остался в Царском Селе, в непосредственной близости от тех, кто мог предоставить ему точную информацию о событиях в столице, он бы лучше представлял себе крайнюю серьезность ситуации. В субботу генерал Алексеев посоветовал ему немедленно согласиться на необходимые уступки, а в воскресенье Родзянко послал ему телеграмму следующего содержания: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

В то же время Родзянко передал эту телеграмму командующим различными фронтами с просьбой об их поддержке и вскоре после этого получил ответы от генералов Рузского и Брусилова, в которых говорилось, что они выполнили его пожелание. Дошла ли телеграмма Родзянко до императора или ее сознательно от него скрыли, неизвестно, но дворцовый комендант генерал Воейков в своих разговорах с государем, несомненно, извратил истинное положение дел и высмеял мысль о революции. ^[82] Тем временем правительство не придумало ничего лучше, чем прервать сессию Думы.