История доллара - Джейсон Гудвин Страница 59

Фальшивомонетчики располагали широким рынком сбыта, если им удавалось на него выйти: идеальное преступление без жертв. Они тихо сбывали свои подделки ворам и торговцам, владельцам баров, отелей, сельских лавок и торговцам вразнос. Один нью-йоркский делец, скупавший фальшивые деньги у местных оптовиков, ежемесячно совершал визиты в северную Пенсильванию и перепродавал свой товар четырем традиционным клиентам, в число которых входили адвокат, врач и владелец гостиницы. Три оптовика, в 1870-х снабжавшие фальшивками Северную Каролину и Теннесси, создали целую сеть розничных распространителей и «толкачей», куда входили бывший главный прокурор штата Теннесси, выборный окружной чиновник, помощник федерального маршала США, шериф одного из округов, одиннадцать торговцев и двенадцать фермеров. Работа «толкачей», составлявших основание преступной пирамиды, была сопряжена с максимальным риском, но и они вполне могли преуспеть на своем скромном поприще, пройдясь по одной из улиц и делая мелкие покупки в каждом магазине для размена. Летом 1893 года торговец лимонами из Нью-Йорка, «толкавший» 5-долларовые купюры, зарабатывал до 35 долларов за день, а странствующие «толкачи» могли загнать и того больше. Когда одна такая группа из Нового Орлеана в 1866 году совершила турне по Луизиане, она сбыла с рук 23 000 долларов в фальшивых гринбеках.

Некоторые даже не печатали фальшивки, а проворачивали так называемую «игру с зелеными»: они раздавали листовки с прайс-листом и приглашали потенциальных покупателей приобрести образцы фальшивых купюр «к своей вящей выгоде». За прайс-лист они получали подлинную пятидолларовую купюру. В 1893 году, судя по записям, одна из компаний аферистов, проворачивающих подобный трюк, получала $ 40 185 в месяц.

Отрасль была естественным образом неустойчивой. Изготовление достойной фальшивки требовало кропотливого труда, привлечения нескольких партнеров и экспертов, а бизнес-риски были высоки. Как только какая-либо из фальшивых купюр становилась хорошо узнаваемой, остальные экземпляры выкидывались с рынка. Качественные подделки перепродавались по цене до 35 центов за 1 фальшивый доллар, некачественные или «засвеченные» купюры приходилось отдавать за вдвое меньшие деньги. Превыше всего, разумеется, была секретность, что порождало проблемы со снабжением: иногда активный ритейлер приходил к шапочному разбору в момент распространения оптовиками новой партии поддельных банкнот. Иногда купюры выходили на рынок в тот момент, когда потенциальные покупатели, по иронии судьбы, не имели свободных средств, чтобы расплатиться. Этот рынок с трудом поддавался оценке.

Деловые связи здесь, как правило, были недолговечны. Алкоголь и головокружительные кутежи поглощали доходы. Каждое успешное партнерство приходилось создавать с нуля, медленно и осторожно, привлекая подходящих людей для приобретения стартового капитала, сырья, потенциальных покупателей, обеспечения технической стороны дела. Это было от начала до конца вопросом знакомства с подходящими людьми.

НЕ УСПЕЛ Спенсер Кларк убедить министра финансов отказаться от услуг частных компаний по производству банкнот, как к нему явился амбициозный изобретатель с предложением нового сорта бумаги для купюр, призванной остановить фальшивомонетчиков. Изобретателем был ничтожный банкрот по имени Стюарт Гвинн, а его бумага оказалась удивительно жесткой и блестящей, какую никто прежде не изготовлял. Еще она была очень дешевой, произведена на обычной мельнице и окончательно обработана в величайшем секрете самим Стюартом Гвинном. Он называл ее «мембранной бумагой», но затем отдал предпочтение «национальной бумаге» — после того как получил контракт и не без размаха обосновался в здании Казначейства в качестве «добровольного инженера-консультанта и химика Национального бюро денежных знаков». «Добровольный» означало, что он не получал жалованья, сохраняя «свободу перемещаться, как мне заблагорассудится, вместе с моими помощниками и производственным персоналом». Прибыль он извлекал из контракта на поставки мембранной бумаги.

Кларк был в восторге от своей новой находки и ожидаемо оскорбился, когда узнал о прибытии детектива Бейкера с особыми инструкциями расследовать личность и деятельность Гвинна. Он указал на то, что изобретатель не является сотрудником Казначейства, но работал в здании министерства с соблюдением всех предосторожностей для секретной финальной обработки бумаги собственного изобретения. Его владения были столь надежно защищены, а секрет держался в такой тайне, что даже ревизор денежных знаков не имел права к нему заглядывать. Стоя с Бейкером перед запертыми дверями лаборатории Гвинна, Кларк сообщил разъяренному детективу, что впустить того внутрь представляется решительно невозможным.

Но Бейкер не даром ел свой хлеб детектива. Дернув дверь примыкавшей к комнате котельной, он устремился к противоположной стене и оказался внутри неприступной твердыни Гвинна. Мастерская была завалена бумагой и полна людей, снующих туда-сюда сквозь главный вход на другом конце помещения. Двери были распахнуты во двор, где рабочие перекладывали мостовую. Молодой жизнерадостный сотрудник, который, похоже, был оставлен за старшего, встретил Бейкера без малейшего удивления или тревоги, с готовностью ответил на его короткие вопросы. Каким образом, например, он обеспечивает то, чтобы все эти люди не стащили бумагу?

— Никак, за исключением того, что ночью мы пересчитываем листы.

В ответ Бейкер распорядился очистить от посторонних и запереть помещение.

Еще больше сюрпризов поджидало следователя, когда он начал обыск в печатных цехах. Замечательная мембранная бумага мистера Гвинна стала сюрпризом для искушенных печатников, работавших с роликовыми прессами. Чтобы получить хороший оттиск и облегчить прохождение через ролики, обычную бумагу для изготовления денежных знаков сперва смачивали; это не научный метод, но опытному печатнику было известно, как должна вести себя бумага, попав на печатный станок. Новая мембранная бумага, по словам изобретателя, в смачивании не нуждалась. На деле она просто его не выдерживала — при малейшем попадании влаги безнадежно сморщивалась. С другой стороны, в сухом виде она была такой плотной и глянцевой, что не впитывала типографскую краску, и изображение размазывалось. Печатники пребывали в растерянности, но Кларк и Гвинн усматривали в капризности бумаги решающую гарантию надежности: если с ней не могли ничего сделать казенные печатники, не смогут и фальшивомонетчики. А пока нужно придумать новый тип печатного пресса.

Сухая печать была философским камнем типографского ремесла. Его годами безуспешно искали в Европе и Америке: метод печати, который сделал бы ненужным предварительное смачивание бумаги. К крайнему изумлению Бейкера, неизвестный изобретатель и государственный чиновник относительно невысокого ранга сочли разгар безнадежно затянувшейся войны благоприятным моментом возобновить поиски святого Грааля печатного дела. Бейкера поддержал новый союзник, Чарльз Нил — смущенный и подавленный главный печатник Бюро.

Когда весной 1863 года Гвинна приняли на должность, Нил покрывал острую потребность Союза в наличных деньгах за счет пятидесяти роликовых станков, за которыми день и ночь трудились около ста человек, получая с каждой машины приблизительно 800 оттисков в день на стандартной бумаге для банкнот. Во исполнение своего контракта Гвинн проектировал новый вид печатного пресса, который бы придавливал печатную форму с нанесенной на нее краской к сухому листу мембранной бумаги строго вертикально и с достаточной силой, чтобы получить оттиск. Первый из этих революционных прессов доставили в Казначейство в мае. Он управлялся с помощью ручного маховика, и не прошло трех часов, как сломался. В компании из Балтимора заказали и втащили наверх, в печатный цех, еще пять таких машин, где они вскоре взорвались.