Калигула - Зигфрид Обермайер Страница 49

— Как тебе служба в новом звании, трибун? Я высокого мнения о людях, которые добились положения благодаря не происхождению, а мужеству, упорству и верности. Поэтому я предпочел тебя другим для исполнения императорского приказа, который… да, несколько щекотлив. Мой родственник Тиберий — сыном я больше не могу его назвать — совершил во время моей болезни государственную измену. Избавь меня от необходимости сообщать подробности, Херея, но все необходимые доказательства были мне представлены. Итак, слушай приказ: ты возьмешь одного центуриона и нескольких преторианцев, пойдешь в дом предателя и передашь ему мое личное приказание покончить с его позорной жизнью. Если у него не хватит для этого смелости, помогите ему. Вопросы?

Херея поднял в приветствии руку.

— Приказ ясен, император!

— Выполняй!

Херея за свою солдатскую жизнь бил много людей — глаза в глаза, меч к мечу.

Но подобных приказов он никогда не выполнял. Трибун ни секунды не сомневался в предательстве Тиберия Цезаря, но он же был так молод. У Хереи возникло ощущение, будто он собирался сделать нечто недостойное, но он вспомнил слова императора. Того, кто получал приказ от него, нельзя ни в чем обвинять. Трибун подозвал знакомого центуриона и приказал:

— Выбери шестерых солдат и следуй за мной!

Далеко идти не пришлось, дом приемного сына Калигулы находился на Палатинском холме.

В глазах старого слуги — он служил еще при Друзе и Клавдии Ливии — появился ужас, когда Херея потребовал проводить его к Тиберию.

— Что вы хотите от моего господина?

— Об этом я сообщу ему сам. Веди! — Херея повернулся к центуриону:

— А ты со своими людьми охраняй дом.

Тиберий сидел в саду и расчесывал своих собак, которые сразу же подняли лай.

— Иди с собаками в дом, — приказал он слуге.

— Приветствую тебя, Тиберий Цезарь. Трибун Кассий Херея с посланием от императора.

Херея замялся, но Тиберий спокойно сказал:

— Продолжай, трибун. Думаю, что уже знаю, о чем пойдет речь.

Херея опустил глаза.

— Ты должен… Тебя обвиняют в государственной измене, и император ждет, что ты сделаешь правильные выводы.

Казалось, юношу это ничуть не испугало.

— Калигула ждет этого? Он все еще считает меня опасным, хотя я почти не покидаю свой дом, не имею ни друзей, ни сторонников? Впрочем, тебя это не касается, трибун. Приказ есть приказ…

— Я сказал то, что должен был сказать.

Тиберий выпрямился и с достоинством сказал:

— Я пойду в дом. Ты со своими людьми жди в саду, пока слуга не известит вас.

Юноша хлопнул в ладоши. Появился слуга, лицо его было озабоченным.

— Вели убить собак, — приказал Тиберий. — Но так, чтобы они не страдали. Пусть их сожгут вместе со мной. А для меня приготовь ванну.

Старик понял, какую весть принес трибун, и заплакал.

— Не плачь, мой друг. Раньше или позже, это должно было случиться. Я не могу вам много оставить, потому что наследством распоряжается Калигула. Бумаги об освобождении тебя и других лежат в моей спальне. Вот, пожалуй, и все. Прощай, старик, ты верно служил моей семье, но ее больше не существует. Ты свободен.

— Я не хочу этой свободы — такой свободы! — закричал, всхлипывая, преданный слуга.

Тиберий ушел в дом.

Херея и его люди ждали в саду.

Центурион не выдержал:

— А если он убежит? В старых домах иногда бывают потайные подземные ходы.

— Куда он сможет убежать?

Воцарилось молчание. Наконец слуга открыл им дверь. Херея и центурион вошли. Слуги внесли тело Тиберия в спальню и положили на постель; запястья его были перевязаны. На полу лежали его собаки с перерезанным горлом.

Херея поднес свой меч к лицу юноши. Поверхность осталась блестящей. Потом он коснулся его руки. Она была холодной.

— Вы можете предать огню тело вашего господина и захоронить прах. О дальнейших распоряжениях вам сообщат.

В тот же день Херея рассказал все императору. Калигуле не терпелось узнать подробности.

— Он отказывался, молил о пощаде, кричал, плакал?

— Нет, император. Мне показалось, что он ждал приговора.

— Значит, нечистая совесть? У Тиберия были для этого основания! Больше он ничего не сказал?

— Нет. Все прошло очень быстро.

Император, похоже, был разочарован.

— Очень быстро? Так-так, очень быстро. Я позабочусь о том, чтобы в случае государственной измены все проходило не так быстро.

Калигула улыбнулся трибуну.

— Я тобой доволен, Херея. Хочешь служить в дворцовой охране? Плата гораздо выше, и служба интереснее. Ты со своим ростом будешь под стать моим германцам.

— Благодарю, император! Для меня это большая честь — быть так близко к тебе.

— Но и ответственность большая, трибун! Ты должен быть всегда настороже, днем и ночью, обращать внимание на любую мелочь, потому что измена рядится в неброское, скрытое.

— Кто может предать тебя, лучшего из всех императоров?

Холодные неподвижные глаза посмотрели на Херею с выражением удовольствия.

— Если бы так думали все, мой друг. Но, к сожалению, предатели есть, и ты скоро в этом убедишься.

Корнелию Сабину не так легко было справиться с пережитым в Эпидавре, как он надеялся. День за днем его мучили воспоминания и фантазии, превращаясь по ночам в сны. Он рисовал в своем воображении свадьбу Елены с Петроном. Конечно, представлял он при этом римскую свадьбу, свидетелем которой был уже не раз. Он видел Елену празднично наряженной невестой, видел, как в ее доме собираются гости, как жрец приносит в жертву овцу. Перед алтарем молодые произносили свой брачный обет, а потом начинался торжественный ужин с музыкой и танцами до поздней ночи.

Последний этап, самый болезненный, Сабин рисовал себе особенно подробно. В полночь жених поднимался, чтобы увести молодую жену. Свадебная процессия с музыкой и песнями отправлялась к его дому, бросая по дороге деньги и сласти собравшимся посмотреть на торжественный обряд. Впереди шли два факелоносца. Перед дверями все останавливались. Невеста мазала дверной косяк маслом и перевязывала ручку шерстяной лентой. Только после этого друзья новобрачного, стараясь поднять как можно выше, переносили ее через порог дома, который теперь становился и ее домом. За ними шли подружки невесты с веретеном и прялкой в руках, напоминая о древнем ремесле домашней хозяйки. Жених протягивал теперь уже своей жене горшок с тлеющими углями и кувшин с водой — символами семейного очага. Потом он удалялся в спальные покои, куда подружки немного позже приводили новобрачную. За дверями гости распевали песни, в то время как молодой муж развязывал пояс на тунике своей жены.