Загадки истории. Крымское ханство - Андрей Домановский Страница 49

В сложившихся обстоятельствах едва ли не единственным грамотным решением, принятым в суматохе до смерти напуганным Василием III, было назначение наместником Москвы царевича Петра – принявшего крещение татарина Худай-Кула, брата по отцу покойного казанского хана Мухаммед-Эмина и отравленного в московском пленении Абдул-Латыфа. Это явно было сделано для того, чтобы найти возможности для спасения города путем переговоров, упоминание о которых в источниках крайне скудны.

Идеологически ангажированные русские летописи вовсе писали, что Москва была спасена благодаря некоему божественному вмешательству. В частности, в Никоновской летописи было сказано, что татары стремились «скороспешно со всяким безрассудством достигнуть богохранимого города Москвы», но «возбрани им божественная сила, не дала приблизиться им», и захватчики «возвратишася, далеко до города не дойдя». Софийская вторая летопись, правда, сообщала, что крымский хан не пошел на Москву, однако же послал многочисленные отряды для опустошения ее окрестностей: «стоял сам царь на Северке, а воинов распустил, а изгоном иные люди были в Острове, в великого князя селе под Москвою, да на Угреше монастырь сожгли». Подобные сведения сообщает нам и Вологодско-Пермская летопись: «Татары под Москвою повоевали, и под Москвою монастырь Николы-чудотворца на Угреши и великого князя село любимое Остров сожгли. А иные татары и в Воробьеве, в великого князя селе, были и мед на погребах великого князя пили, и многие села князей и бояр около Москвы пожгли, а людей пленили. Царь же стоял на едином месте десять дней промеж Северки реки и Лопасни за шестьдесят верст от Москвы».

Москва, как видим, была оставлена князем на произвол судьбы – Василий ІІІ каких-либо активных действий по защите города не предпринимал и даже переговоры о его спасении не вел. Сигизмунд Герберштейн сообщает, что «наместник (крещеный татарин царевич Петр. – А. Д.) и бывшие с ним в карауле сочли за лучшее ублажить душу царя Махмет-Гирея, послав ему возможно больше подарков, в особенности же меду, и отвратить его от осады». Видимо, Петр знал о пристрастии крымского хана к хмельным медам и пытался так задобрить завоевателя. Действительно, летописи, расписывающие то, как татары «мед на погребах великого князя пили», косвенно подтверждают эту гипотезу.

Во вторую очередь окруженная со всех сторон татарами Москва надеялась на городские фортификационные укрепления, собственные крепостные орудия и практически полное отсутствие артиллерии у татар. При этом, однако, московские пушки были очень тяжелыми в транспортировке, и их невозможно было быстро перевезти и установить для отражения возможного штурма, к тому же к ним не были сделаны необходимые запасы пороха. Снова обратимся к свидетельству Сигизмунда Герберштейна: «Большую похвалу заслужили тогда немецкие пушкари, в особенности Николай, родившийся на Рейне невдалеке от имперского германского города Шпейера. Наместник и другие советники, почти уже растерявшиеся от чрезмерного страха, возлагают на него в самых лестных выражениях поручение защищать город, причем они просили отвезти к воротам крепости более крупные пушки, которыми обыкновенно разрушаются стены, и отражать оттуда татар. А эти пушки были столь огромной величины, что перевезти их туда с трудом можно было в три дня. Но они не имели тогда наготове пушечного пороху в таком количестве, чтобы выстрелить хоть один раз из крупной пушки. Ибо у московитов постоянно наблюдается такое обыкновение, что они держат все под сокрытием, не имея, однако, ничего в готовности, а если настигнет нужда, то только тогда стараются поспеть все сделать. Поэтому Николай решил немедленно перетащить на плечах людей на середину крепости более мелкие пушки, хранившиеся вдали от крепости. Во время этого занятия вдруг поднимается крик, что приближаются татары; это обстоятельство внушило такой страх горожанам, что, бросив пушки по улицам, они отложили попечение даже защищать стены».

Надежда на отсутствовавшие на позициях артиллерийские орудия, не снабженные к тому же необходимыми боеприпасами, была конечно же иллюзорной, и прав все тот же Герберштейн, когда утверждает, что «если бы тогда сто неприятельских всадников сделали нападение на город, то они без всякого труда совершенно истребили бы его огнем».

Не выдерживают никакой критики и попытки некоторых историков представить дело так, что Мехмед Герай не решился на штурм или сожжение города, опасаясь угрожавшего ему с фланга свежего русского войска во главе с Дмитрием Бельским, Василием Шуйским и Иваном Воротынским, которое стояло под Серпуховом. Это войско было настолько боеспособно и, главное, дисциплинированно, что не подчинилось прямому приказу главнокомандующего – когда московский князь Василий ІІІ «послал к воеводам своим в Серпухов, к князю Дмитрию Бельскому и к князю Василию Шуйскому, и к князю Ивану Воротынскому, повелел им против царя идти. Они же не пошли…»

Как видим, в таких условиях если не взять штурмом, то сжечь город так, как это сделал в 1482 г. с Киевом хан Менгли Герай, для татар не составило бы большого труда. От этого удержали их лишь успешно проведенные наместником Москвы Петром переговоры и выданная в условиях тяжелейшего военного поражения грамота великого князя Московского Василия III, в которой тот признавал себя вечным данником крымского хана. Стольный град был пощажен захватчиками отнюдь не потому, что был хорошо укреплен или на пути к нему стояло готовое защищать город войско, а лишь благодаря согласию Василия III признать себя подданным правителя Великого Улуса – Крымского Юрта – на прежних условиях, тех, на которых его предшественники, прежние князья московские, признавали господство ордынских ханов. Таким образом, Мехмед Герай добился поставленной стратегической задачи похода и не видел смысла сжигать Москву либо тратить силы и средства на ее штурм.

О том, что соответствующая вполне устроившая Мехмеда Герая грамота была крымскому хану предоставлена, свидетельствует все тот же Сигизмунд Герберштейн: «Приняв дары, Махмет-Гирей ответил, что он снимает осаду и желает удалиться из страны, если только Василий, дав грамоту, обяжется быть вечным данником царя так же, как были его отец и предки».

Можно, конечно, полагать, что грамота была выдана не самим великим князем, а лишь наместником Москвы, боярами и воеводами, однако фактом остается то, что требуемый документ был предоставлен, и Василий ІІІ явно должен был выразить свое согласие на его составление, ведь если бы это было не так, то вряд ли бы Мехмед Герай согласился на заключение мира и отвод войск в столь стратегически выгодных для себя условиях. «Когда эта грамота была написана согласно с желанием Махмет-Гирея и получена им, – свидетельствует Сигизмунд Герберштейн, – он отвел войско к Рязани, где предоставил московитам возможность выкупа и обмена пленных, а остальную добычу продал с публичного торга».

У Рязани Мехмед Герай задержался – войско занималось получением выкупа за пленных и дележом добычи. Хан потребовал у наместника города Ивана Образцова-Хабара выдать его войску провиант, на что тот отвечал, что ему о зависимости московского князя от хана ничего не известно и затребовал для ознакомления княжескую грамоту, только что полученную крымским ханом. Тем временем татары, под прикрытием организации торга и выкупа, попытались, по совету Евстафия Дашковича, хитростью захватить город, однако орудийный залп разгадавших замысел пушкарей под командованием немца Иоанна Иордана помешал им это сделать. Летопись сообщает, что хан татарский было «начал к городу приступать, а горожане от града татар отбили. И тут был на Рязани наместник и воевода Иван Васильевич Образцов-Хабар. И царь же отошел от града. И тут же под городом Иван Васильевич Хабар откупил князя Федора Васильевича Оболенского-Лопату, а дал по нем семьсот рублей».