Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко Страница 48

И, по-видимому, никто даже не подозревал, что является жертвой блестящей и искусно разыгранной мистификации. В действительности дщерь Петрова редко просыпалась позднее восьми часов утра. Спать же укладывалась в будни около полуночи, в праздники – во втором или в третьем часу ночи. А дислокацию спальни поменяла только однажды, когда из главного корпуса Зимнего дворца переехала во флигель, построенный Ф. Растрелли вдоль Миллионной улицы от основного здания до Адмиралтейского вала. Что касается вызовов Позье, ночных вояжей в загородные усадьбы и признаний «посвященных», то это – инсценировки, детально просчитанные и прекрасно исполненные Елизаветой в содружестве с ближайшими соратниками.

Согласитесь, выход (причем совсем необременительный для венценосной красавицы и ее подданных) из безвыходной ситуации найден очень хороший. Правда, репутация царицы опять пострадала; читатель, надеюсь, помнит не слишком выгодные для имиджа цесаревны сочиненную впрок балладу о доблестном рыцаре Лестоке, еле-еле уговорившем госпожу изгнать из жилища Анны Иоанновны регентшу, а также семимесячные прятки трусливой принцессы от предприимчивого франко-шведского дуэта. Так для политика внушение потенциальному противнику ложного о себе представления весьма полезно. Оно вводит соперника в заблуждение, подталкивая к совершению какой-либо крупной ошибки. Впрочем, здесь тоже нельзя сильно перегибать палку, чтобы не обрушить общественное доверие. Дочь Петра Великого золотую середину сумела соблюсти: и свой авторитет в глазах народа не уронила, и «заклятых друзей» вокруг пальца обвела. Итог упорной и вдумчивой работы закономерен. За исключением озлобленной группы камер-лакея Турчанинова, безрассудного подпоручика Батурина и озабоченного будущим Австрии маркиза Ботты за двадцать лет царствовования Елизаветы Петровны никто так и не рискнул оспорить право талантливой женщины распоряжаться судьбой Российской империи.

* * *

И все же уважаемый читатель хотя дщерь Петрова власть узурпировала, она тем не менее взяла бразды правления в свои руки в полном соответствии с законом. Парадокс?! Ничуть. Просто в запутанных юридических хитросплетениях осени 1741 года нелегко было разобраться и профессиональному юристу. Посему доказывать что-либо публике, цитировать статьи нормативных актов не имело смысла. Ничтожное меньшинство знатоков юриспруденции той эпохи наверняка уловило бы суть вопроса. Однако подавляющее большинство недостаточно или вообще необразованного населения, ничего не поняв, могло утвердиться во мнении, что царица, чувствуя вину за свержение Анны Леопольдовны, хочет как-то оправдаться за содеянное и не в состоянии привести убедительных аргументов. Разъяснения явно не пошли бы на благо государыне, а скорее всего, серьезно повредили бы ей.

Но за истекшие столетия, полагаю, ситуация в корне изменилась, и теперь мы в силах уразуметь то, о чем Елизавета поостереглась сообщить нации в 1741 году. Начнем с доминирующих ныне в исторической науке точек зрения. Приверженцы одной порицают императрицу за произвол. Адепты другой видят в патриотических лозунгах ноября 1741 года смягчающее обстоятельство. При этом и первые, и вторые по-прежнему не сомневаются в том, что тетушка не имела ни единой юридической зацепки для похищения скипетра у племянников – Иоанна Антоновича и Карла-Петра-Ульриха Голштинского. Как-то затерялся за прошедший век на страницах исторической литературы факт, о котором еще помнили дореволюционные историки (например, С. М. Соловьев и К. Валишевский): герцог Голштинский до 7 (18) ноября 1742 года не мог притязать на российский венец.

Современные исследователи столь важного нюанса почему-то не учитывают и предлагают читателям вот такие, в корне ошибочные выводы: «…Ведь мир прекрасно знал, что император Иван Антонович вступил на престол в 1740 году согласно завещанию Анны Ивановны и все, в том числе и Елизавета, присягали на кресте и Евангелии на верность ему. Следовательно, власть Ивана – законна, а ее – нет. Узурпаторов же в почтенном королевском семействе Европы, естественно, не жаловали.

Первый Манифест, подписанный императрицей 25 ноября 1741 года, простодушен… Три дня спустя в еще одном Манифесте уточнялось, что Елизавета заняла престол согласно Тестаменту – завещанию Екатерины I. Довольно скоро об этой причине постарались забыть: по Тестаменту выходило, что преимущественное право на престол имеет как раз не Елизавета, а ее племянник – герцог Голштинский 13-летний Карл Петер Ульрих» (Е. В. Анисимов).

«Как известно, елизаветинское правительство, пытаясь обосновать законность новой власти, ссылалось на завещание Екатерины I, однако искажало его смысл… Согласно ему, Елизавета получала право на трон лишь в случае отсутствия потомков у ее старшей сестры Анны Петровны. Между тем потомок – герцог Голштинский Карл-Петер-Ульрих – существовал, чем и объясняется та поспешность, с которой он был привезен в Россию и объявлен наследником…» (А. Б. Каменский).

«Через три дня вышел новый манифест, в котором прямо было сказано, что Елизавета имела право на престол еще в 1730 г., а Анна Ивановна и Иван Антонович занимали его незаконно… Елизавета (или автор манифеста) кое в чем сильно лукавили. В соответствии с завещанием Екатерины I преимущественным правом на престол обладала не Елизавета, а ее старшая сестра Анна и соответственно ее потомки, то есть принц Гольштейн-Готторпский Карл Петер Ульрих. Что касается Ивана Антоновича, то его права на престол вытекали из петровского „Устава о престолонаследии“, подтвержденного манифестом Анны Ивановны в 1731 г. Оба эти документа устанавливали право монарха назначать преемника по своему желанию. Но Елизавета и не собиралась что-то доказывать и находить действительные основания узурпации власти» (Л. И. Левин).

Уважаемых историков придется разочаровать. Елизавета Петровна не только обладала преимуществом в сравнении с родным племянником, но и легитимного младенца-царя была вправе сместить, опираясь исключительно на букву закона. И сейчас мы в этом убедимся.

На 24 ноября 1741 года в России проблема престолонаследия в персональном отношении регулировалась тремя законодательными актами и одним международным договором – Тестаментом Екатерины I от 6 мая 1727 года, Манифестом Анны Иоанновны от 6 октября 1740 года, Уставом о регентстве от 16 октября 1740 года и брачным контрактом Анны Петровны от 24 ноября 1724 года. Приоритет в сем перечне, бесспорно, принадлежит завещанию матери Елизаветы, как наиболее раннему нормативному документу. Освежим в памяти главную для нас восьмую статью: «Ежели великий князь [Петр II] без наследников преставится, то имеет по нем цесаревна Анна с своими десцендентами, по ней цесаревна Елисавета и ея десценденты, а потом великая княжна [Наталья Алексеевна] и ея десценденты наследовать. Однакож мужеска полу наследники пред женским предпочтены быть имеют. Однакож, никто никогда российским престолом владеть не может, которой не греческаго закона или кто уже другую корону имеет».

Обратим внимание на последнее предложение. Именно оно игнорируется нынешними защитниками прав Петра Федоровича – лютеранина, принявшего православие лишь 7 (18) ноября 1741 года. Поэтому, а также согласно второму пункту брачного контракта Анны Петровны, отрекшейся за себя и потомков «от всех… притязаний на корону и Империум Всероссийский», юному внуку Петра I по женской линии конкурировать с кем-либо за власть в России не стоило. Конечно, перейди мальчик в лоно греческой веры, и правовое поле моментально изменилось бы в его пользу. Но подросток до 24 ноября 1741 года с протестантской религией не расстался, а значит, на роль соискателя российского скипетра абсолютно не годился и в 1740, и в 1741, и в 1730 годах.