Письма с Прусской войны - Денис Сдвижков Страница 48

Чтобы закончить денежную тему, упомянем, что хождение в армии имела как русская монета (рубль, полтинник, копейки), так и западноевропейские дукаты, прусские гульдены (червонные), полугульдены, но особенно массово — низкопробные прусские и польские тинфы/тынфы и шестаки/шостаки (№ 115–116). Медной монеты при армии не держали «в рассуждение великой в возке тягости», а отправляли для выплаты жалованья серебряную, предварительно наменяв ее на медь в России по императорскому указу ^[592].

В остальном походный офицерский быт представи´м по спискам вещей. За образцовый бытовой портрет возьмем артиллерии поручика Афанасия Невельского (№ 23–25) ^[593]. Офицерская палатка в экипаже не значится — вероятно, ее возили в полковом или артиллерийском обозе. Однако шилась она иждивением самого офицера и являлась его собственностью, как можно понять, в частности, из упоминания о продаже палатки убитого при Цорндорфе капитана Карла де Ля Тура (№ 106). В палатках армия стоит в поле всю кампанию «от травы до травы», включая генералитет и самого командующего. Относительно последнего надо заметить, что люди эпохи при всем политесе могут быть весьма непривередливы. К примеру, наследник престола с великой княгиней, будущей Екатериной II, в поездках по России «останавливались, за недостатком удобных жилищ, в палатках <…> несмотря на то, что иногда от дождя была вода под палаткою» ^[594].

Уставные палатки (балаганы, наметы) из плотной парусины («ревендушные»/равендучные) или полотняные. Одинарная ткань, легко представить, в дождь быстро намокала. В позднюю осень же спать в них было невозможно холодно. Саксонец Траутцшен писал из армии принца Субиза об окончании кампании 1758 г. в ноябре: «Почти каждое утро нам приходилось оттаивать [смерзшиеся] палатки на огне из соломы, чтобы можно было их везти дальше, а за полночь холод выгонял нас из палаток к кострам, которые горели прямо среди снега и льда» ^[595].

Поэтому воспроизводили современную конструкцию палатки в палатке: в импровизированном виде, как у Болотова ^[596], либо в регулярном, как в прусской армии у Притвитца ^[597]. Помимо этого, использовались разные модификации шатров или круглых кибиток азиатского типа. В «люксовом» варианте походного шатра обитал сам Фермор — с куполом сверху, на деревянной решетке, обитой внутри парчой. В таких же круглых шатрах в лагере 1758 г. располагалась походная кирха (она же парадная столовая) и главная лагерная церковь (см. илл. 43). В обычном варианте кибитки, в точности как у азиатских кочевников, обкладывались войлоком или соломой. «На большой равнине беспорядочными рядами были разбросаны соломенные хижины» ^[598], — описывает пастор Теге часть лагеря при Ландсберге, где размещались казаки. Солдатские же палатки Фермор только в октябре разрешает оплести соломой и сделать маты для подстилки ^[599].

Поручик Невельской имел один экипаж с 4 лошадьми, стандарт для его ранга (у артиллерии полковника, для сравнения, 2 повозки и 7 лошадей) ^[600]. А также двух собственных людей (один из них, вероятно, упоминаемый в № 23 «Ванка», который «мне много служит»). Из мундирных и амуничных вещей — «золотой» офицерский поясной шелковый шарф «в построении от полка», то есть казенный. Надо заметить, что уставным вариантом в этот период был шарф из горизонтальных полос черного и желтого цвета, однако и у поручика Невельского, и у капитана Тулубьева вместо желтого шелк золотой, положенный, вообще говоря, штаб-, но не обер-офицерам. Тут же шпага (томпаковая, у Невельского с «золотым» темляком).

Как правило (см. комментарий к № 81), на время баталии и солдаты и офицеры старались избавиться «для лучшей способности во обращениях» от всего, что стесняло движения, а равно могло привлечь ненужное внимание неприятеля. Кроме дорогих (почти 30 рублей!) шарфов, которые в пылу боя, надо думать, разматывались и терялись, не брали и шпаги. Артиллеристы, вынужденные двигаться особенно активно, вообще кидали в бою всю амуницию, а шпаги с портупеями офицеры просто вешали при орудиях ^[601]. Когда «разумшись ловчее», никакой символической нагрузки, как видим, в расставание со шпагой не вкладывалось.

На «строевой» фетровой треуголке и запасных сапогах уставное обмундирование в экипаже заканчивалось. Из зимних вещей имеем шубу: и у Невельского, и у де Ля Тура, что интересно, одинаковая — лисья, покрытая алым сукном (№ 106 — мода, или куплена у одного скорняка?), тулупчик (хочется добавить — заячий), «чулки валеные» ^[602]. Исподнее и домашнее: прежде всего верхние рубахи. У Тулубьева 8 поношенных и аж 10 новых — при недостатке «портомоек» стратегический запас для гигиены. Заметим, белье постоянно фигурирует и в просьбах о посылке из дома (№ 60, 62, 108); чистое белье — первое, что получает пастор Теге от Фермора по возвращении из плена ^[603]. Если продолжить сравнение с пруссаками, то и у них при обмене посылками в полевой армии желали получить прежде всего нижнее белье ^[604].