Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас Страница 4

— Мы продолжаем расследовать обстоятельства офицерского бунта. Новый ректор Робертс-колледжа прибыл в Стамбул два дня назад. Из Новопазарского санджака доносят: там накалились отношения между общинами.

Абдул-Гамид почувствовал, как лезвие защекотало верхнюю губу, и заморгал, чтобы не чихнуть.

— Расскажите мне об этом новом ректоре.

— Как вы велели, ваше величество, мы старались не досаждать ему и не возбуждать никаких подозрений. Поэтому расследование было не таким тщательным, как полагалось бы. Однако кое-что удалось узнать. Он родился и получил образование в штате, который называется Коннектикут, по окончании учебы получил место в американском университете в Бейруте, где и служил последние семь лет, и, перед тем как покинуть это место, был назначен заместителем декана по воспитательной работе.

Великий визирь помедлил, чтобы свериться с записями.

— Ходят слухи, — продолжал он, — правда совершенно ничем не подкрепленные… Кое-кто из близких нам людей утверждает, что он американский шпион, другие говорят, что он мужеложец.

— Одно другому не мешает.

— Нет, мой господин. Не мешает.

— Хотя для человека его профессии и то и другое довольно странно.

— Да, ваше величество. Мадам Корвель, наш друг из американского консульства, клянется, что встречала ректора раньше, когда жила в Нью-Йорке; тогда он носил совершенно другое имя. Но она не может припомнить ни этого имени, ни обстоятельств их знакомства.

— Продолжайте наблюдать за ним, — сказал султан. — И сообщайте, если откроется что-нибудь интересное.

— Слушаюсь, ваше величество.

Пока цирюльник взбивал новую порцию пены, Абдул-Гамид откинулся назад и скрестил ноги перед собой. Он увидел, что забыл снять ночные туфли. Входить в домашних туфлях в эту часть дворца считалось нарушением этикета, но даже если великий визирь и заметил, то промолчал.

— Прежде чем удалиться, ваше величество, хочу сообщить еще одно известие, которое может вас заинтересовать.

— Говорите, паша.

— Выяснилось, что Монсеф Барк-бей организовал новое тайное общество. Вы, должно быть, помните этого человека. Это тот самый Монсеф-бей, который так настойчиво требовал принятия конституции при вашем предшественнике.

— Монсеф-бей, — задумчиво проговорил султан. — Я помню это имя. Мне казалось, ему был предложен какой-то пост в Диярбакыре.

— Это так, господин. Возможно, вам также небезызвестно, что в последний момент его перевели в Констанцу.

— А ведь там сейчас русские.

— Именно так. К сожалению, Монсеф-бей вышел в отставку в прошлом году и вернулся в Стамбул.

Наблюдая за тем, как солнечный луч рисует желтовато-красные узоры на веках, Абдул-Гамид неопределенно кивнул и вздохнул:

— Что известно об этом новом обществе? Оно представляет угрозу? Или это еще один литературно-теософский кружок?

— Трудно сказать, ваше величество.

— Тогда подождем развития событий.

— Очень хорошо, мой господин. Простите, что потревожил вас во время бритья.

— Вы можете идти, визирь.

Однако, прежде чем удалиться, Джамалудин-паша поделился еще одной вестью, на сей раз понизив голос до почтительного шепота: валиде-султан, мать великого султана, все утро разыскивает повелителя. По-видимому, она чем-то сильно расстроена. Абдул-Гамид провел по гладкому после бритья подбородку, поблагодарил визиря и за эту новость и резко поднялся — стоило поискать более спокойного уголка. Не то чтобы он избегал встреч с матерью. Ему просто хотелось в одиночестве обдумать падение Плевны и возможные последствия этого события. Через боковую дверь дворцовых бань султан вышел в сад гарема, прошел вдоль стены темницы, миновал северные конюшни и оказался в Слоновьем саду — происхождение этого названия было для него загадкой.

Он направлялся в северную часть сада, к уединенной купе абрикосовых и вишневых деревьев, куда часто уходил поразмышлять. Около двух веков назад их посадили по велению султана Ахмеда II, с тех пор деревья разрослись и стали излюбленным местом для белок и птиц. Абдул-Гамид открыл этот почти забытый людьми уголок много лет назад, еще юношей, во дни правления своего отца. Теперь он и сам был султаном, а его слово — законом на землях от Салоник до Басры, но, как и прежде, он часто выскальзывал сюда из дворца почитать и понаблюдать за птицами, которых в сад манила вода.

Султан думал о том, к чему приведет падение Плевны. В попытке защитить глаза от солнца он поднес ладонь, сложенную козырьком, ко лбу и посмотрел на сияющую гладь Босфора — не кружат ли над проливом аисты или хоть буревестники. Абдул-Гамид проводил взглядом стаю стрижей, которая направлялась от Галатской башни к новому вокзалу в Кадикое. Кроме стрижей, ничего достойного внимания султан не увидел: обычные птицы — чайки, бакланы, ласточки.

— Вот вы где.

Он мог бы и не оборачиваться — голос матери не спутаешь ни с чем. Но он обернулся, поцеловал ей руку и подвинулся, освобождая место на скамье. Хотя она намеренно нарушила его уединение и, как всегда, пренебрегла полным титулом, мать всегда остается матерью.

— Доброе утро, матушка. День сегодня чудесный.

— Да, — ответила она, так и не присев. — И мне искренне жаль, что я мешаю вам любоваться им.

— Прошу вас, матушка, сядьте. Вы нисколько не помешали.

— Ваше величество, — продолжала она, — у меня к вам совсем небольшое дело. После чего я тотчас же уйду.

Несмотря на годы, она все еще была хороша собой. Конечно, фигура уже не та, на лице появились неизбежные морщины — спутницы жизненного опыта, но султан видел следы былой красоты, которая когда-то так неудержимо влекла к ней его отца.

— Как вам известно, — начала она, сцепив руки за спиной, — на следующей неделе во дворце состоится прием в честь французского посла и его супруги.

Абдул-Гамид нахмурился. Французский посол был крайне заносчив и нимало не заботился хоть как-то скрывать свои истинные цели. Его жена ничуть не лучше: толстая глупая квочка, которая посвятила жизнь светским приемам и мелким склокам.

— Я знаю, вы не слишком его жалуете. Но этот прием и так откладывался непростительно долго. А нам необходима любая поддержка, если мы собираемся противостоять русским.

— Да, — сказал султан. — Безусловно.

Из слов матери было пока неясно, получила ли она известие о поражении Османа-паши под Плевной. Если она еще не знала об этом, он не станет ей говорить.

— Как вы, возможно, помните, — продолжала она, — посол очень любит белужью икру. Он неоднократно упоминал об этом в письмах ко мне и великому визирю.

— Да, припоминаю. Он как-то намекал. Я уверен, что вы позаботитесь, чтобы ее подали к столу.

— Она уже включена в меню, ваше величество. К сожалению, сегодня утром Муса-бей доложил, что запасы белужьей икры у нас иссякли. Он отдал распоряжение привезти новую партию, но из-за военных действий ее вряд ли доставят вовремя.