Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко Страница 37

Понятно, какие чувства питал к гонителю господин секретарь, и в какое грозное оружие униженный и оскорбленный, ведавший многое о кабинетной деятельности Волынского, мог превратиться, заинтересуйся им курляндский герцог. К несчастью для русского боярина, Иоганн-Эрнст Бирон Яковлевым заинтересовался и, похоже, не преминул встретиться с ним. Контакт вельможи с простым смертным дал нужный эффект. Исповедь клерка о порядках внутри Кабинета в пересказе фаворита произвела впечатление на Анну Иоанновну. Императрица согласилась ознакомиться с письменным заявлением секретаря, которого Бирон сразу же отправил сочинять челобитную.

Государыня же в первый момент растерялась. Как ей отреагировать на обвинения герцога? Вдруг они вымышленные?! А если правдивы… 1 или 2 апреля царица позвала к себе главу Тайной канцелярии А. И. Ушакова, чтобы при посредничестве генерала запретить Волынскому приезжать в Зимний дворец. Не успел Андрей Иванович покинуть царские апартаменты, как хозяйка резиденции опять затребовала посыльного во внутренние покои, и там произнесла иной вердикт: с визитом к Артемию Петровичу повременить. Сутки или двое Анна Иоанновна колебалась между действием и ожиданием. Наконец в пятницу 4 апреля под давлением Бирона, демонстративно уклонившегося от свидания с конкурентом, императрица санкционировала опалу кабинет-министра. Ушаков съездил к сановнику и сообщил о высочайшей немилости.

Новость сия потрясла всех. Большинство, не исключая и героя дня, безуспешно пыталось разгадать причину августейшего гнева. Естественно, сперва поминали петергофское письмо и битье Тредиаковского. Волынский же больше подозревал собственную принципиальность в горном деле Шемберга и хорошие отношения с принцессой Анной Леопольдовной. Друзья, не видя серьезных оснований к опале, надеялись на краткосрочность охлаждения государыни, хотя одними надеждами не жили и пробовали как-то приободрить, помочь приятелю. В целом же в столице мало кто считал положение влиятельной персоны смертельно опасным. Ведь даже фельдмаршал Миних брался ходатайствовать за изгоя…

В воскресенье 6 апреля 1740 года Двор по обыкновению отметил Пасху, после чего потянулись томительные дни Святой недели. Томительные потому, что Зимний дворец хранил странное молчание. Царица не обнародовала мотивов отлучения Волынского от Двора, не налагала новых кар, но и не прощала второго любимца. Публика тщетно старалась проникнуть в тайну чрезмерной паузы, которая была на удивление прозаична: Бирон приготовил к поднесению на высочайшее имя челобитную А. Яковлева только 11 апреля. 12 числа императрица прочитала ее, и туман неизвестности быстро стал рассеиваться.

Анна Иоанновна удовлетворила желание светлейшего герцога расследовать прегрешения заносчивого кабинет-министра. Особого внимания самодержицы удостоился пункт шестой перечня вин Волынского, прилагавшегося к секретарской жалобе. В нем упоминались пятьсот рублей, то ли присвоенные, то ли взятые в долг Артемием Петровичем в 1737 году у Конюшенной канцелярии. Императрице не понравилось, что в ту пору руководитель государевых конских заводов проигнорировал запрос Тайной канцелярии, выяснявшей, почему прапорщика Андрея Насакина, отвечавшего за казну канцелярии, шеф обеспечил приходно-расходной книгой по прошествии двух месяцев со дня получения денег, а не до того. Не устроил ли нынешний царский докладчик из государственного учреждения дополнительный и хорошо налаженный источник личного обогащения?! Волынский не отпустил к Ушакову двух участников истории – секретаря Петра Муромцева, снабдившего Насакина книгой, и Василия Кубанцева, забравшего 500 рублей. Посему царица распорядилась без проволочек доставить их в Петропавловскую крепость.

Первым 12 апреля на Заячий остров привезли Василия Васильевича Кубанцева, по рассказу которого выходило, что третий кабинет-министр явно плутовал, мороча обер-офицеру голову чужими векселями. Оттого 15 апреля Анна Иоанновна через кабинет-секретаря И. Эйхлера велела расширить тему диалога, предложив слуге откровенно поведать и об иных финансовых махинациях барина – вымогательстве подарков, заимствовании средств из госказны, небескорыстной протекции разным лицам, приобретении пособников из числа подчиненных и знакомых.

Ну а самому барину чуть ранее, 13 апреля, объявили домашний арест и увольнение со всех постов – кабинет-министра, обер-егермейстера и главы Конюшенной канцелярии. Таким образом, программу-минимум Бирон реализовал. Теперь надлежало закрепить достигнутое ссылкой соперника из столицы куда подальше, для чего требовалось накопать на арестанта хороший компромат. Снабдить им сформированную императрицей «Генерал итетскую комиссию» мог единственно Василий Кубанцев.

Отсутствие у генералов серьезных зацепок к Волынскому наглядно продемонстрировала уже их первая встреча с Артемием Петровичем 15 апреля 1740 года в Итальянском доме, штаб-квартире комиссии. Сановники завели речь об обстоятельствах сочинения одиозного «петергофского письма». 16, 17 и 18 апреля беседа о подоплеке июльского демарша продолжилась с тем же нулевым эффектом. Волынский страстно разоблачал злые козни Остермана, Куракина и адмирала Н. Ф. Головина, извиняясь за «горячесть» своего характера. Следователи терпеливо слушали товарища, изредка возражая. 19 апреля с результатами четырехдневных откровений ознакомилась Анна Иоанновна. К тому моменту Василий Кубанцев, не битый и не пытанный, зато сильно напуганный пребыванием в государственной тюрьме, настрочил несколько чистосердечных признаний, судя по которым, Волынский весьма энергично заботился о собственном обогащении неправедным путем. Однако исповедь слуги прегрешениями хозяина в экономической области не исчерпывалась. В ней перечислялись тревожные факты, подразумевавшие политическую неблагонадежность кабинет-министра. Нет, подозрение вызывали вовсе не реформаторские инициативы лидера Кабинета. Для государыни они не стали открытием. А вот ночные посиделки важных особ в доме Артемия Петровича под видом обсуждения и редактирования законопроектов, контакты реформатора с придворными принцессы Анны Леопольдовны, составление родословного древа Волынских с подчеркиванием кровных уз семьи с Рюриковичами через брак с родной сестрой Дмитрия Донского, вдобавок наличие некой политической книги, едва не сожженной, крайне обеспокоили царицу.

Более десяти лет Анна Иоанновна жила под постоянным страхом повторения бурных событий зимы 1730 года. Императрицу бросало в дрожь от единого упоминания ужасного слова «Република» и всего, что с ним так или иначе связано. В каждом критическом отзыве, в каждом акте неповиновения она в первую очередь видела зародыш новой революции и жестоко карала любого за малейшее фрондерство, невзирая на звания и прошлые заслуги. Императрица целенаправленно упекла за тюремную решетку или в сибирские остроги всех членов Верховного Тайного Совета, в 1730 году активно выступавших за фактическое введение в России республики, а наиболее опасного из них – Василия Лукича Долгорукова – без стеснения отправила на эшафот. Теперь же, после ознакомления с покаянными листами Кубанцева, государыня возжелала точно выведать, что конкретно затевал Артемий Волынский. Если государственный переворот по примеру верховников, то от позорной казни ему не уйти.

15 апреля Анна распорядилась арестовать Петра Еропкина и Андрея Хрущева, согласно Кубанцеву, вместе с Федором Соймоновым наиболее активных советчиков Волынского. Того же числа архитектора привезли в Итальянский дом, чиновника горного ведомства – в Петропавловскую крепость. С Хрущевым члены комиссии пообщались в первую очередь, утром 18 апреля. Но он приятеля не выдал, подтвердил лишь приезды к тому по партикулярным делам. Не более. Еропкина неделю, другую предпочли не трогать. В итоге на допросах самого Волынского 20, 23 и 24 апреля генералитет довольствовался малым, безусловно, недостаточным для уличения главного фигуранта в антигосударственной деятельности. Арестант легко отговорился по всем пунктам. Однако сомнения, возникшие у царицы, рассеять не сумел. Мысль о политической нелояльности, вынашивании вчерашним любимцем тайных планов по переустройству страны в духе 1730 года крепко засела в голове Ее Величества. Монархиня намеревалась удостовериться в обоснованности или беспочвенности воскресших страхов, отчего и настаивала на ужесточении следственных действий.