Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко Страница 36

Тем инцидент и завершился. Артемий Петрович не угодил в опалу. Влияние министра нисколько не уменьшилось. Императрица по-прежнему с удовольствием встречалась с ним и, более того, благословила на проработку целого ряда реформ – военной (сокращение армии), образовательной (поддержка государством обучения дворян в европейских странах, а священников – в специальных академиях), церковной (поощрение службы дворян в духовном звании), экономической (упорядочение налоговых и таможенных сборов), кодификации законов («о розобрании указов, которые один другому противны»). Центральным являлся проект об устройстве правительства.

По свидетельству Ф. Соймонова, на первых порах Волынский намеревался реорганизовать Кабинет, учредив на базе или под крылом старой структуры две экспедиции под председательством двух секретарей («о разделении оных в Кабинете дел на две експедиции дву[м] секретарям»). Вероятно, Артемий Петрович планировал уладить размолвки с Остерманом посредством раздела сфер компетенции. Вице-канцлеру поручался бы Иностранный департамент, обер-егермейстеру – Внутренний. Однако позднее реформатор, возможно, памятуя о склоках с А. Б. Куракиным, взял на вооружение вариант радикальный – замену Кабинета Сенатом, численно умноженным за счет дополнительно назначенных членов. Друзей, остерегавшихся повторения истории с Верховным Тайным Советом, министр успокаивал гвардейским аргументом: да не переживайте вы, «буде Сенат усилитца, то у Ея Величества в руках гвардия есть».

Сочинение проектов под общим титлом «О поправлении внутренных государственных дел» интенсивно и успешно шло с осени 1739 года. Постепенно в творческий процесс вовлекались приятели, соратники, знакомые. Генерал-крикс-комиссар Федор Соймонов первым проконсультировал предприимчивого сановника. Далее черед отредактировать черновики выпал сотруднику Генерал-Берг-Директориума (Берг-коллегии) Андрею Хрущеву. Архитектор Петр Еропкин высказал мнение о грандиозных замыслах в рождественские дни. Параллельно Волынский беседовал о том же с советниками Александром Нарышкиным, Василием Новосильцевым, Платоном Мусиным-Пушкиным, князем Яковом Шаховским, контр-адмиралом Захаром Мишуковым, прокурором Адмиралтейской коллегии Никитой Желябужским, гвардии офицерами Василием Чичериным и Федором Ушаковым, секретарем Иностранной коллегии Иваном Судой и личным секретарем государыни Иваном Эйхлером. А еще надеялся прозондировать точку зрения Антиоха Кантемира, российского посла во Франции. Примечательно, что акты преобразований гражданского характера инициатор объединил в один пакет, а новый военный штат рассчитывался обособленно сенатскими секретарями Петром Ижориным и Василием Демидовым. Кроме того, Артемий Петрович решил снабдить главный документ, во-первых, пространной преамбулой о развитии российского государства со времен Рюрика до воцарения Романовых и вплоть до краха «мнимой републики Долгоруковых», во-вторых, обращением к императрице с обоснованием предлагавшейся на высочайшее утверждение программы реформ.

Понятно, как нервничал Бирон, отслеживая новости, связанные с творческой лихорадкой, охватившей кружок Волынского. Он ясно видел, к чему все клонится, – к тому, что Анна Иоанновна осуществлять намеченные мероприятия доверит автору проекта.

При этом внакладе останется не Остерман, курировавший внешнюю политику империи, которой реформаторский зуд не коснется, а нынешний глава правительства, то бишь сам Бирон. Ему просто придется уйти в тень, когда государыня выдаст прожектеру карт-бланш на реализацию им задуманного. Правда, в отношениях с фаворитом Артемий Петрович вел себя подчеркнуто корректно, почему шанс на компромисс (Волынский командует реформаторским блоком правительства, Бирон – правительством в целом) еще сохранялся при том, что ситуация уже балансировала на грани. Ведь до дня «X» оставалось совсем немного.

Между тем ни императрица, ни, в первую очередь, Волынский, урегулировать на ранней стадии назревавший конфликт не торопились, и, похоже, герцог тщетно надеялся на диалог со своим выдвиженцем. Гордый русский аристократ жертвовать личными амбициями во имя дела не умел. В итоге напряжение в Зимнем дворце, невзирая на предсвадебные хлопоты, потихоньку росло и в декабре 1739 года, и в январе 1740 года. В феврале медленное нагнетание политической атмосферы продолжилось бы, не выгони Волынский Тредиаковского из передней светлейшего герцога. Для Бирона учиненный в его палатах, на виду у всех мордобой послужил знаком безусловного нежелания кабинет-министра заключать с ним союз. Прозвучавшие вечером 5 февраля дежурные извинения ничего не значили, ибо вслед за ними Артемий Петрович не пригласил герцога к переговорам о наболевшем, и теперь курляндец должен был или смириться с поражением, или защищаться. Фаворит предпочел ретираде поединок и, если промешкал с контратакой, то с неделю, не больше – до окончания длившихся с 14 по 17 февраля празднеств в честь подписания в Белграде русско-турецкого трактата, положившего конец четырехлетней войне России с Османской империей.

* * *

Мы не знаем, когда именно Анне Иоанновне довелось прочитать жалобу Бирона. Ориентировочно на исходе февраля или в первых числах марта 1740 года. Зато можно с уверенностью говорить о том, что первый выстрел светлейшего герцога обернулся промахом. Достучаться до августейшего сердца ему не удалось. Императрица не сочла убедительными аргументы фаворита, считавшего, будто Волынский тщится низвергнуть возлюбленного государыни, что в «петергофском письме» речь идет о нем, Бироне, а не об Остермане, и что случай с Тредиаковским – «первейший пример» враждебности кабинет-министра к обер-камергеру. Ее Величество списала придирчивость его светлости на утомленность от праздничных забав да на разыгравшееся сверх меры воображение, и, разумеется, поспешила успокоить милого друга, призвав на помощь вице-канцлера.

Царица попросила Андрея Ивановича изложить на бумаге собственное мнение о событиях в Петергофе в июле 1739 года. Остерман пожелание исполнил, начертав: «Без сумнения, он, [Волынский], чрез то писмо болше меня повредить и дела мои помрачить искал…» Со столь категоричным утверждением самого хитрого и умного царедворца империи спорить не имело смысла, и Бирон неохотно смирился с крахом первой атаки на соперника. А самодержица между тем 6 марта 1740 года поторопила Штатс-контору с выдачей Артемию Петровичу ранее пожалованных 20 тысяч рублей, дабы тот, в свою очередь, не разволновался, прослышав о нервном срыве герцога Курляндского. Конфликтная ситуация благополучно разрешилась, и жизнь при русском Дворе вошла в обычную колею. До конца марта. Пока разочарованный Бирон не обнаружил новый повод для нападения на кабинет-министра.

13 февраля 1740 года торжества мира с Турцией освободили из-под караула секретаря Военной коллегии Андрея Яковлева. Впрочем, секретарем Военной коллегии Яковлев служил менее пяти месяцев, с 21 сентября 1739 года, а до того около четырех лет трудился в том же звании в императорском Кабинете. Однако с приходом в высший орган А. П. Волынского фортуна отвернулась от чиновника. Преемник Ягужинского сразу же невзлюбил его и спустя год добился перевода на менее престижное место. Опала этим не завершилась. 11 октября 1739 года за нерадение и прогулы Яковлева взяли под «рабочий» арест, то есть обязали сидеть с утра до ночи в коллегии, корпеть над документами и общаться с посетителями под надзором солдат.