Я дрался за Украину - Антон Василенко Страница 30

А.И. — Каким образом немцы боролись с подпольем?

Д.Л. — Облавы делали, потому что с 1942 года уже действовала УПА. Они стояли в лесах, а по ночам действовали. Это все началось в одно время и в моем районе, и там дальше, под Беларусью. Одной такой сотней командовал мой односельчанин — был такой Дмитрий Шевчук, из богатой семьи. Его родителей, братьев и сестер в 1943 году расстреляли немцы. Всех расстреляли — там же, у них во дворе. А он как раз был в клуне и все это видел — зарылся в солому и лежал, пока немцы не уехали. Когда немцы уехали, то он попрощался со всеми, а потом пошел на Горынь и там в лесу начал организовывать сотню УПА. Стал командиром сотни, взял себе псевдо «Очмана» и начал делать засады на немцев на шоссе Ровно-Киев. Один раз расстреляли машины возле Самострелов, а второй раз — возле Сапожина. Убивали немцев, разбивали машины, забирали оружие и все что им надо. А через какое-то время «Очмана» переоделся в немецкую форму, один заехал в Корец и застрелил начальника гестапо. А еще через месяц они с хлопцами убили ландвирта в Красноселье. Ой, да он очень большое дело делал — сколько издевался над немцами, сколько их поубивал! Может, и не надо было так — немножко меньше пострадало бы нашего народа, гражданского. А так немцы сожгли село Пустомыты (село Пустомыты было уничтожено немецким карательным отрядом 17 декабря 1943 года. При этом погибло, по разным данным, от 350 до 485 человек — прим. А.И.). А еще до того, в октябре, бомбили Пустомыты самолетами. Чем-то таким бомбили, что хаты горели, и люди внутри сгорели — тело тронешь, а оно рассыпается. Страшная трагедия случилась в Пустомытах! Малетин, Пустомыты — эти села очень пострадали. Но я хочу Вам сказать, что немцы были слабее этих, с красной стороны. Эти как пришли, то себя хозяевами считали и расправлялись над нашим народом. А немцы все-таки были культурнее, как-то спокойнее относились к людям. Когда шла облава, мы даже могли побежать в поле и лечь там в посев. Так они не стреляли по этому посеву, из машин не вылезали и не шли нас искать по полю. Мы заляжем и лежим, а они проехали мимо нас и поехали дальше.

А.И. — Польские вооруженные формирования действовали в вашей местности?

Д.Л. — Не помню такого. А гражданским полякам наши повстанцы передали: «Выезжайте в Польшу, потому что будет вам беда». Много их выехало, а тех, что противились, наши хлопцы забирали. Куда они их девали, я не знаю. В нашем селе жили поляки, с некоторыми даже мой отец дружил — так вот их не стало. Может быть, повстанцы их поубивали, а, может, куда-нибудь сбежали — кто знает! А когда опять пришла советская власть, то те поляки, которые остались, шли служить в советскую армию.

Где-то в сентябре 1943 года приняли меня в УПА — оказывать первую помощь раненым. Им нужны были такие как я, потому что медиков не хватало.

А.И. — Вы имели какую-либо медицинскую подготовку?

Д.Л. — Я выучилась. Когда пошла в УПА, то нас, где-то человек десять девушек, послали изучать первую помощь — в лесу на поляне проводили курсы. Месяца полтора нас учили делать первую помощь. Мне эти знания потом очень помогли в лагере.

А.И. — В какую сотню УПА Вы попали?

Д.Л. — В сотню «Очманы». Там же служил и мой брат Виктор, он имел хорошее образование (окончил Межирицкую гимназию), а в УПА был каким-то референтом — я не вникала в это, потому что была еще совсем молодой девчонкой. И второй мой брат, Василий, служил в нашей сотне.

После курсов я занималась первой помощью в сотне — то кому-то рану перевязать, то кому-то дать лекарства. Больных у нас было много, потому что уже наступила осень, потом зима, многие простудились. А кроме того, я была связана с аптекой в Гоще, которой заведовал Владимир Пивовар — он хорошо знал фармацевтику, имел фармацевтическое образование. Я лично забирала эти лекарства, но не напрямую, а через такие точки — у тех людей, у которых мы могли что-то оставить, а потом забрать. Пивовар приносил им лекарства, оставлял, а мы потом приходили и забирали. Кроме меня, этим занималась Галя, дочь священника — мы с ней были доверенными людьми. Если не я несу лекарства, то она несет. А Пивовара, кстати, при советах арестовали, дали десять или пятнадцать лет. И он из лагеря вернулся, еще при здоровье вернулся, потому что имел неплохую специальность, а им нужны были медики.

А.И. — Медицинская служба сотни базировалась в селе?

Д.Л. — Нет, в лесу. Мы имели схроны — так хорошо замаскированные, что даже не подумаете, что там что-то есть. И внутри все было хорошо сделано. В этих схронах мы грелись — там была печка, кухня, запас продуктов. Там же работали медики — и такие как мы, медсестры, и старшие врачи. Очень трудно было работать — имели много работы. Главным врачом у нас работал специалист из ровенской областной больницы, «ухо-горло-нос». Он позже воевал в УПА на Гурбах, попал в окружение. Я через много лет его спрашивала: «Как Вы смогли выжить там?» А он говорит: «Я зарылся в какой-то хворост и лежал в лесу несколько дней, не вставал, был голодный, и когда утихло, то только тогда ушел оттуда». Он жил здесь в Ровно, возле больницы, я его видела еще лет шесть-семь назад в Воскресенской церкви.

Еще я Вам скажу, что очень важны были связи с местными людьми, с местными хозяевами. В начале 1944 года к нам опять пришли советы, по всему Гощанскому району шли бои. А это зима, холодина, и надо распределить повстанцев по домам, знать, где их можно разместить. И нам с Галей пришлось помногу хлопцев селить в одну хату, другого выхода не было. А потом еще надо пройтись везде и замести след, чтобы никто не увидел, что там шли. Летом могли просто так где-то остановиться, а зимой надо снег так разгладить, чтобы никто не догадался. И приходилось ходить по людям, брать у кого кожух, у кого сапоги, потому что не каждому повстанцу было во что одеться. Никакой формы не имели! Тот в кожушке, тот в пиджаке, тот в каких-то ботинках, тот в валенках.

Когда пришла советская власть, то сразу начались облавы. Пару дней проходит — облава идет. Пытали людей, забирали в Гощу в КГБ… Я своими глазами видела, как нашего соседа привязали к лошади и тянули в сельсовет. А он ничего не знал, ни с кем не был связан. А еще забирали людей по ночам. Ночью как выйдешь — где-то в селе кричат, где-то дети плачут. Люди боялись голода и копали по ночам тайники, обкладывали их досками и ссыпали туда зерно. У нас дома отец сделал два таких тайника. Через какое-то время пришли краснопогонники: «Где у тебя зерно спрятано?» Взяли шомпола, начали кругом протыкать землю. Нашли… Били отца так, что рубашка вся была красная от крови. Да что говорить… Когда пришли эти сволочи с красной стороны — свет такого не видел, как над нами издевались!

Как-то перед Колядой пришли к нам повстанцы, шесть человек. Отец выгнал поросенка, завел его за хлев, заколол. Я говорила ему: «Да не надо так далеко выводить! Ведь есть же плохие люди — и „стрибки“, и всякие». Взяла эту свежину, заношу в хату. Хлопцы спрашивают: «А что Вы сказали отцу?» Я говорю: «Ничего я не говорила! Я сказала, что папа мог во дворе заколоть, а он вывел за хлев». «А почему Вы так сказали?» Одним словом, не верят мне и хотят меня связать. Я в слезы. Но хорошо, что заходит их командир и говорит: «Хлопцы, ну что вы делаете? Даринка, да перестань плакать!» И стал мне слезы вытирать, а мне так обидно. Он им говорит: «Хлопцы, ну перестаньте! Это же свой человек! Что же вы делаете? Да у нее два брата в УПА и она, еще Мария есть у них». Потом говорит мне: «Никому о нас не рассказывай!» Хлопцы три дня у нас пробыли — мы их кормили, помогли с одеждой, поговорили с ними немного, чтоб они отдохнули от этих боев.