Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - Иван Толстой Страница 30

И вы продолжали быть на фронте все лето и осень 1917 года?

Да, до большевистского переворота включительно. А когда произошел этот переворот, нам не сразу пришлось признать это. Мы продолжали некоторое время наши действия, несмотря на то, что они объявили перемирие, обещали, что будет мир. И, в частности, мой личный опыт был следующий. В ноябре, когда было сказано, что военные действия прекращены, что правительство будет заключать мир и никаких военных действий не производить, вдруг появляется немецкий разведывательный аэроплан и пролетает над нашим фронтом. Я поднялся на своем истребителе и сбил этот аэроплан несмотря на то, что был приказ прекратить военные действия. Но этот немецкий аэроплан был на нашей стороне. Я считаю, что раз они ведут разведку, я должен был так поступить и, вообще, я не желал признавать этот приказ. И сейчас же после того, как этот случай произошел, ко мне прибегает писарь из нашего отряда, который был выбран депутатам в Совет солдатских депутатов, и говорит, что идет заседание военно-революционного суда и сейчас вас арестуют за нарушение приказа, спасайтесь. Ну, мне пришлось уехать в результате того, что я исполнил свой долг, как я считал, сбивши немецкий аэроплан.

Какие у вас остались воспоминания о Совете солдатских депутатов, кто были его члены в вашем отряде, чем они занимались, какие вопросы они решали?

Лично из нашего отряда большевиков не было. Всегда в этих Советах руководящую роль занимали более организованные, именно большевики, председательствовали обыкновенно большевики, явные или тайные, и всякие крайние меры, всякие жестокости и расправы – тут они были инициаторы. Взять как пример мой случай – фактически меня предупредили, что я буду, по всей вероятности, арестован и расстрелян, и мне пришлось уехать в тыл переодетым.

Расскажите о вашей личной судьбе, о последних месяцах 1917 года? Куда вы поехали и что вы видели уже в тылу?

Я посещал прежде всего, Киев, где была моя семья. Я сказал, что Россия уже вышла из войны, но война вообще продолжается против Германии, и что я постараюсь перейти в какую-нибудь из союзных армий. Я обратился во французскую военную авиационную миссию и в английскую, и меня приняли в английскую авиацию. Я поехал в Петербург и через Берген попал в Англию. Последний год войны, до 11 ноября 1918 года, когда она окончилась, я был в английской авиации. И я сейчас состою в «Ассоциации английской авиации», я председатель «Союза бывших русских летчиков» воюющих за границей, на все страны.

А когда вы были в английской авиации, вы так же принимали участие в боевых действиях, летали?

Конечно, да. Мне пришлось пройти двухнедельный курс ознакомления с английской авиаций, потому что у них были другие аэропланы, а через две недели меня уже перевели на боевую службу. И потом, после перемирия, не сразу отпустили, а назначили меня инструктором воздушного боя в одной из английских авиационных школ на юге Англии.

И вы уже в Россию не вернулись?

Вернулся. Как только началась гражданская война, почти сразу я поехал в армию Юденича, и был там до развала, когда почти вся армия заболела тифом. Действия армии там кончились в начале 1920 года. Тогда я стал пробираться одиночным порядком на юг, и когда попал в Варшаву, по дороге в Крым, я явился к представителю генерала Врангеля. Был там такой генерал Махров, и он дал мне приказ формировать авиацию 3-й армии генерала Врангеля. Этой 3-й армией командовал генерал Пермикин, армия действовала на Проскуровском направлении рядом с польской армией. Еще война в Польше продолжалась, но это был очень недолго, и Польша заключила мир. Когда армия Пермикина была интернирована в Польше, она должна была отступить вместе с польскими войсками. После этого я уехал в Соединенные Штаты.

Я хотел вернуться к 1917 году. Вы говорили, что из Киева вы через Берген в Англию направились. Вы проезжали через Петроград? Какое осталось у вас впечатление о городе тех дней? Это, наверное, было зимой 1917–1918 года?

Это было как раз в районе Рождества и Нового Года 1917 года. Мне запомнился печальный вид города. Мое впечатление о проезде через Петроград, где я остановился на несколько дней, было неприятно в том смысле, что улицы были переполнены солдатской массой, которая потеряла уже совершенно всякий воинский вид. Я был фактическим свидетелем того, как солдаты подходили к офицерам, которые не сняли еще погоны в это время, и требовали снятия погон, а с некоторых просто срывали погоны. И это производило отвратительное впечатление.

Конечно, я уверен в том, что люди, которые производили такого рода физическое насилие над офицерами, были, по большей части, подговорены поступать таким образом, чтобы обезглавить и по возможности сделать невозможным снова возрождение русского фронта. Политика большевиков, как нам казалось в то время, была направлена к обезглавливанию, они старались уничтожить наилучших из командующих как во флоте, так и в армии, чтобы не было лидеров.

Это то же самое, что Сталин постарался сделать в Польше. Может, это не относится к нашей теме, но я имею в виду массовое истребление всех пленных польских офицеров. То же самое повторилось как политика большевизма при Сталине, когда в Катыни были истреблены 10 тысяч польских офицеров, ни за какую другую вину, кроме той, что они могли бы быть лидерами свободной Польши. То же самое делалось в то время, когда я покидал Россию. Мне хорошо известно, что было сделано даже заявление «нужно истребить лучших, потому что они могут пойти против нас». Это повторялось неоднократно, и когда говорили, что кто-то был прекрасный офицер, отлично относился к солдатам, он так популярен, говорили, что это-то и плохо, что он так популярен, поэтому нужно его обязательно вывести в расход.

А в то время говорилось о том, что большевики являются агентами немцев, что они получают немецкие деньги? Были разговоры, слухи?

Определенно, да. Мы все были убеждены, знали, у нас были доказательства, потому что это так называемая окопная правда, они были субсидированы, и мы знали, что это идет из Германии.

Вспоминая ваши разговоры с солдатами вашего авиационного отряда, а они были, несомненно, в гораздо лучшем положении – и питание было лучше, им не надо было сидеть в окопах, они лучше жили – вот эти солдаты, о чем они больше всего говорили, что их беспокоило в те дни перед Октябрьской революции?

Они были довольны. Главная масса была довольна, что война кончится и пойдем домой.

Но солдаты авиационного отряда не были крестьянами, это были городские жители, пролетариат?

Специалисты, механики, которых их было сравнительно немного, и летчики были из солдат, унтер-офицеры – их было немного, и почти всех их потом производили в прапорщики – те были городские большей частью. Но ведь был обоз – лошадиная тяга была еще даже в авиации, дороги русские не были достаточно подготовлены для механического транспорта, и хотя были у нас и автомобили, но у нас служило примерно 120 человек обозных – а это, большей частью, крестьяне. А для крестьян главное было, чтобы поскорее кончилась война и вернуться домой.