Клеопатра - Фаина Гримберг Страница 29

Что теперь возможно было предпринять против Рима, какие ноты посылать, уже совершенно не было понятно. Селевк и даже и Архелай уже настаивали на том, чтобы готовить армию...

— Надо идти на Рим! — говорил Селевк.

— Это авантюра, это авантюра... — повторяла в унынии Вероника.

Но и она, конечно же, не знала, что делать, что предпринять. Потин и Теодот осторожничали, держались в стороне. Вероника дошла уже до такого отчаяния, что сама призывала Потина и спрашивала его, что же делать, как быть. Он на вопросы царицы, произносимые полным отчаяния голосом, не отвечал прямо, но говорил, что Римская республика больна; что после завоевания Греции, Сардинии, Карфагена римские нравы совершенно испортились; крестьяне, прошедшие армейскую жизнь, уже больше не прежние добродетельные граждане — опора республики; молодые люди стремятся в философские школы, руководимые греческими учёными, и возвращаются вконец развращёнными антиреспубликанским вольномыслием...

— ...Рим долго не протянет!.. И Египет снова сделается великой державой!..

Но покамест Вероника понимала, что поход на Рим явился бы для Египта убийственным. Наконец она решилась и высказала Деметрию свои соображения. Она предлагала подготовить войска для отпора римлянам, но первыми не выступать. Вероника велела Деметрию довести эти её соображения да сведения Потина, Теодота, Селевка и Архелая...

Маргарита пыталась разобраться в происходящем. Было понятно ей, что грядут некие перемены, но ей и в голову не приходило, что жизнь её может внезапно, разом и трагически перемениться. Конечно, она сейчас твёрдо знала, что Вероника права, а отец не прав. Впрочем, девочка ещё не умела накидывать на попытку утверждения чьей бы то ни было правоты плетёный густо флёр пафосной риторики. Также Маргарита не умела рассуждать о том, чьё правление являлось более справедливым, её отца или её сестры. Да, да, Вероника сейчас была права, то есть права в глазах своей младшей сестры... Но ведь в самом восшествии, восхождении Вероники на египетский престол заключалось нечто легковесное, случайное. Она для этого восшествия ничего по сути не сделала, не совершила... И вероятно, именно вследствие этой легковесности, этой случайности своего восшествия на престол Вероника сейчас растерялась и не могла сообразить, как же ей защитить Египет от Рима... В её молодой душе всё нарастало ощущение паническое обречённости Египта... И она ничего не могла сделать... И что же возможно сделать против обречённости?..

* * *

...Утром Вероника в своих носилках с жёлтыми завесами отправилась в город. Рослые чернокожие рабы-африканцы держали царицыны носилки крепко. Небольшой отряд стражников сопровождал царицу. С утра сделалось ветрено, жёлтые завесы колыхались, все чувствовали тревогу. Было довольно поводов для тревоги, но все — и вот это и могло показаться странным! — чувствовали некий род беспричинной тревоги. В большом порту люди собирались кучками, толпились, будто выжидали. Царица вышла из носилок и стояла, глядя на море. Эта девушка, молодая женщина, замершая не на долгое время, повернувшаяся лицом к морю, вызывала у всех, кто увидел её, ещё большее чувство тревоги...

Во дворце Вероника позвала к себе Маргариту. Деметрий полулежал на кровати и кусал яблоко. Потом он держал яблоко на ладони, подбрасывая, потом крепко обхватил яблоко сильными пальцами ваятеля, окликнул Веронику, а когда она обернулась, показал ей яблоко, и будто примеривался, будто намеревался бросить яблоко ей...

— Не надо, — сказала Вероника. И снова отвернулась.

Тогда Деметрий окликнул Маргариту: «Эй, Мар!..» И бросил яблоко ей. Она успела вытянуть руки, расставить и соединить горсти, и поймала надкусанное яблоко. В глазах её, ярко и живо изумрудных, блеснул — плеснул огонёк дерзости и азарта.

— Что ты делаешь?! — сказала Вероника Деметрию раздражённо. — Ты не на пирушке с гетерами! Это моя сестра, девочка, ребёнок!

— Когда ты видела меня на пирушках с гетерами? — спросил Деметрий с некоторой задиристостью.

— Не видела, — отвечала Вероника. И засмеялась коротко и нервически.

Затем она вдруг сказала, то ли обращаясь к Деметрию и Маргарите, то ли ни к кому не обращаясь, а говоря сама с собой:

— Ту больную жемчужину из ожерелья, где жемчуг с сапфирами, я три дня тому назад положила в инжирный сок, это излечивает жемчуг от желтизны. Только ведь жемчужина должна вымачиваться в инжирном соке сорок дней...

Она не договорила. Деметрий и Маргарита смотрели на неё и ни о чём не спрашивали.

— А может быть, растворить эту жемчужину в уксусе, смешанном с молоком квашеным? И потом это питье выпить...

Маргарита фыркнула.

— Не буду пить, — сказала Вероника весёлым голосом. Она вынула из шкатулки и подарила Маргарите большую брошь, которая всегда Маргарите нравилась. Это была большая продолговатая брошь с большим овальным синим камнем в серёдке, а вокруг этого синего камня — вьющееся золотое плетение тонкое и десять маленьких выступов, украшенных мелкими камешками, красными и голубыми, такими сияющими...

— Вечером будет пир, — сказала Вероника и посмотрела пристально на Деметрия. — Приди, моя Мар, в красивом платье. И прочитай для меня, я прошу тебя, стихотворение твоё, какое тебе самой кажется написанным хорошо, совсем хорошо!.. И Кама тоже придёт. Не ссорьтесь... — Кажется, она что-то ещё хотела сказать, но не сказала. Маргарита порывисто обняла её и поцеловала, ткнувшись губами в теплоту упругую мягкой нежной шеи.

Маргарита побежала к себе. Она уже перебирала в уме свои стихотворения, выбирая лучшее. Затем с удовольствием подумала о том, что мнение Камы о стихах для неё важно. И это было хорошо, потому что ей сейчас хотелось, чтобы Арсиноя была в чём-то лучше неё!.. Затем Маргарита загадала, будет ли Филодем вечером. Ей хотелось, чтобы он был и чтобы он хорошо оценил её стихотворение... И тотчас её ум заняли серьёзные заботы о платье и украшениях...

Запёрлась в спальне и приказала Ирас и Хармиане не входить. Разбирала стихи и волновалась, боялась, что не хватит времени подобрать платье и украшения... Потом раздалось легчайшее постукиванье в дверь.

— Уходи, Ирас! — крикнула Маргарита властно.

— Царевна! — проговорила из-за двери вполголоса Хармиана. — Позволь доложить тебе... Царевна Арсиноя здесь!..

Маргарита взглянула на разбросанные папирусы, крикнула: «Я сейчас выйду!» и побежала к двери, словно бы даже обгоняя свой крик... Она вышла к младшей сестре, смутно думая о том, что вот, она только захотела быть хорошей с Камой, а Кама уже и сама пришла... И лицо Камы выражало растерянность, дружелюбие и тревожность...

— Мар, пойдём со мной... Там что-то... Я хочу, чтобы ты тоже увидела!..

Кама взглянула в лицо, в глаза сестры, подала ей руку и они быстро пошли... Растерянность Камы всё возрастала...

— Идём, идём, идём!.. — повторяла она...

Кажется, впервые Кама настаивала. Её лицо было, как всегда задумчивым, и смешным в этой печальной задумчивости, она чуть выпячивала толстоватые губы, и тогда глаза её смотрели ещё более печально, тоскливо... Маргарите вдруг показалось, что они вот-вот заблудятся, но Кама знала, куда вела сестру, и это и было странно, эта уверенность Камы... Они взбежали наперегонки по узкой лесенке на галерею и оттуда, прячась вглубь, видели внутренний дворик. А там люди в венках толпились, играли флейтистки, пели гименей. Маргарита узнала Веронику и Деметрия. Там свадьбу справляли, во дворе, их свадьбу! И тотчас Камина ладошка тонкая зажала Маргарите рот, сильно прижалась.