Клеопатра - Фаина Гримберг Страница 28

Архелай заметил в ответ, что совершить нападение на Рим Египет не имеет возможности:

— ...если бы в Египте и в самом деле имелось какое-нибудь секретное оружие...

Секретного оружия не имелось.

Архелай предполагал, что представительное посольство произведёт на Рим впечатление:

— Этот Рим кичится своим народовластием, но Египет должен показать, что отнюдь и сам не чуждается принципов народовластия...

— О каком народовластии может идти речь! — раздражилась Вероника. — Египет — царство и совершенно не должен притворяться республикой!..

Тут и Архелай привёл слова Потина о том, что по мнению его, то есть Потина опять же, Римская республика скоро погибнет. Потин говорил, что республиканское правление никогда не может продолжаться длительное время...

— ...он говорил, — передавал речь Потина Архелай, — он говорил, что в Риме скоро начнётся гражданская война как закономерное следствие этого самого республиканского правления. И тогда Рим погибнет, а Египет останется!..

— Излишняя, бессмысленная деликатность, — повторял Селевк. — Ив ответ на эту излишнюю и бессмысленную египетскую деликатность римская волчица будет ухмыляться, скалить зубы и острить когти... Никакого народовластия не существует и никогда не существовало на свете! Есть люди в каждом государстве, держащее власть в своих руках, но для чего же притворяться, будто власть имеют в своих руках всё!..

Тем не менее посольство было отправлено. Составляли это посольство более ста человек во главе с философом и оратором Дионом. Маргарита запомнила, как отплывало это посольство на большом красивом корабле. Проводы были чрезвычайно официальными. Царица присутствовала со свитой, младшие сёстры также сопровождали её. Мальчиков Птолемеев представлял Теодот, выглядевший сурово и парадно, а вовсе не как любитель ячменного пива. Потин и Теодот, конечно же, догадывались, что посольство Вероники не будет успешным, как, впрочем, любое посольство, ставящее своей целью нечто показать, доказать, вместо того чтобы предъявить некий ультиматум и в случае его неприятия резко разорвать отношения и решительно начать войну!.. В памяти Маргариты посольство под предводительством Диона осталось каким-то пышным сборищем людей, суматошных, в сущности, но желающих казаться очень целеустремлёнными. Маргариту в тот летний яркий день (все дни детства, впрочем, являлись ведь яркими и летними) занимало совсем другое. Она всё более увлекалась писанием стихов и её занимало овладевшее ею удивительное и странное чутьё, когда она вдруг понимала, непонятно почему знала, какое стихотворение вышло хорошо, а какое — нет... Но ни Потин, ни Теодот не предполагали, что случится именно то, что и случилось. Дело в том, что посольство начали готовить, получив известие о том, что Птолемей Авлет выехал из Рима, то ли на Кипр, то ли в Эфес. Посольство уже находилось в морском пути, когда пришло другое известие: Авлет в Риме! Это уже было не ладно... Затем не было никаких известий. Было только ясно, что посольство добралось до Рима. Если бы не добралось, если бы что-то случилось с кораблём, стало бы известно сразу! И наконец пришли вести из Рима. Собственно, вести были с почтовой станции близ Мемфиса, письма прибыли туда и особый посыльный доставил их в Александрию. Одно письмо написано было самим Птолемеем Авлетом и тон имело суховатый и желчный. Адресовано это послание было именно Веронике. Отец писал ей, что все её попытки вести себя с Римом таким образом, будто она — законная правительница Египта, не имеют смысла, потому что Рим твёрдо держит его сторону, далее отец заявлял, что вполне понимает желание дочери следить за его действиями и подкупать триумвиров... «...но я позаботился о том, чтобы нейтрализовать твоих посланцев, или шпионов, не знаю, как возможно их определить точнее!..» Читая это письмо, написанное столь оскорбительно и противно, Вероника заплакала. Но прочитав другое письмо, она откинулась на кресле, закрыла глаза и, отбросив папирус, сжала кулачки. Другое письмо являлось официальным уведомлением, написанным, впрочем, каким-то чиновником из канцелярии триумвиров, то есть из общей канцелярии Марка Лициния Красса, Гнея Помпея и Юлия Цезаря, того самого Гая Юлия. Канцелярский чиновник выражал царице — от имени триумвиров — сухое соболезнование по поводу того, что лица, бывшие на египетском корабле, частью погибли от рук разбойников в Путеолах, а другою частью, меньшею, были убиты в Риме, в чём никакой вины римских властей нельзя усмотреть, потому что если убийцы будут схвачены, то и будут непременно наказаны... О том, что погибли не просто некие «лица, бывшие на корабле», а послы, — ни строчки, ни слова! Получалось, будто никакого посольства не было вовсе. Вероника именовалась в письме не титулом «великая царица», а всего лишь «правительницей»...

В тот же день Вероника направила почтой в Рим официальную ноту, требуя отчёта о гибели посольства. Ответ пришёл, хотя и не так скоро, но и без особой задержки. На этот раз, впрочем, посольство так и называли посольством, но объясняли, что действия разбойников в Путеолах, конечно же, заслуживают наказания, но ведь разбойники и понесут заслуженное наказание, как только будут сысканы и задержаны! Что же касается убийства Диона, главы александрийского посольства, то в послании римского правительства приводился фрагмент речи судебного оратора Цицерона, содержащий следующее: «...Кто убил Диона, тот обвинений не боится и даже сам готов всё признать, ибо он — царь, а кто будто бы при нём был пособником и сообщником, Публий Асиций, оправдан по суду. Вот так обвинение! Преступник ничего не отрицает, отрицающий во всём оправдан, а страшиться почему-то должен, кто не только в деле не заподозрен, но и сам о нём не подозревал! И если даже Асицию больше было пользы от суда, чем вреда от вражды, то повредят ли твои наговоры тому, кого не только подозренье, но и сплетня не коснулась. «Но Асиций освобождён неправедно!» Что ж, я бы мог легко ответить и на это, коли сам я там был защитником; но вот Целий считает, что дело Асиция безупречно, а если даже и нет, то к собственному его делу отношения не имеет. И не один Целий так думает, но и оба юноши, образованные и учёные, преданные самым достойным занятьям и лучшим наукам, — Тит и Гай Капонии: а ведь это они больше всех скорбели о смерти Диона, ибо их связывали с ним не только приверженность к наукам и учёности, но и узы гостеприимства. Тит, как вы слышали, принимал у себя Диона, знакомого с ним по Александрии...» И так далее. Эта речь Цицерона была произнесена в защиту Марка Целия Руфа, впоследствии погибшего в Южной Италии при попытке поднять антиреспубликанское восстание, но это уже потом случилось. А покамест Цицерон полагал, что ни Целий, ни Асиций, никто, кроме Птолемея Авлета, не повинен в гибели Диона! И возможно даже, что Цицерон был прав! И что было делать дальше, какие действия предпринять в отношении Авлета и Рима, явно поощряющего Авлета, понятно не было. И тут пришли ещё известия. Птолемей Авлет совершил за короткое время несколько перемещений, выехал на Кипр, затем в Эфес, затем — снова на Кипр, затем вернулся вместе со своим братом, тоже Птолемеем, наместником Египта на Кипре, в Рим. Брата Авлет пригласил для того, чтобы тот присутствовал при торжественном присвоении сенатом изгнанному царю Египта почётного имени союзника. Выходило так, будто Птолемей и не изгнанник, а продолжающий править монарх! Птолемей Авлет торжественно принёс клятву верности Риму и объявил, что когда ему вернут царство, он будет владеть отцовским и дедовским царством, безраздельно, в царственном спокойствии, пользуясь миром, покоем, и полагаясь на державу римского народа! Далее было ещё любопытнее! Было объявлено, что Кипрский Птолемей, без упоминания о каком-либо беззаконии с его стороны, без предъявления ему каких-либо требований, поступает в казну римской республики вместе со всем своим имуществом. В Риме это некоторых, в том числе и Цицерона, возмутило, но их возмущение этим беззаконным актом не имело последствий. Таким образом, Римская республика фактически аннексировала Кипр.